ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева

Добираться предстояло через Хом Имта. Мелкий и грязный, как чешуя илистой щуки, мало обжитый. Но именно там Михаил скинул свое кровное оружие. От самого себя подальше. Кто знал, что однажды придется вернуться? Михаил смотрел в Лут, а он поглядывал на него в ответ — пока через вуаль зонтега, но Плотников кожей чувствовал его интерес. Плотоядный и насмешливый.

Лин возбужденно дернул Михаила за рукав, кивнул на тэху — началась посадка.

— Успеем, — прогудел Михаил и придержал рвущегося Лина за капюшон куртки. — Без нас не уедут.

С энергичного Лина сталось бы сигануть через борт, в обход толпе, и Плотников остро почувствовал себя на положении старшего брата. Или молодой матери.

Одеждой лила оказался не богат. Ту, что была на нем в первую их встречу, Михаил спалил подальше от людей, в яме. Для восполнения гардероба Плотников прошелся по соседям. Благо, отношения с деревенскими у Михаила были хорошими, и добрые люди не скаредничали, отплатили добром на добро. Всем миром приодели парня так, что хоть честным пирком да за свадебку.

Пассажиров пропускали гвардейцы. Пытливо смотрели в лица. Лин пока мало походил на Оловянного, волосы его еще хранили следы краски, лицо истончилось до кости. Только глаза остались той же масти. Магнезийной синевы.

Однако, вопреки опасениям Михаила, он сам заинтересовал служивых больше, чем тощий пацан. Багаж Плотникова обыскали, самого обшмонали до нательного белья. Михаил перенес досмотр молча, со спокойным достоинством. Гвардейцы, разочаровавшись, отступили, и они с Лином оказались на тэшке.

Места Михаил сумел взять последние, на верхней палубе. Самые незавидные, для людей бедных или же неприхотливых. Лин тут же подбежал к борту, ухватился за поднятые в движении ажурные крылья-леер. Михаил встал рядом. Тэшка дрогнула всем своим гулким большим телом и пошла наверх, набирая высоту по спирали.

— А ты был на истинных корабеллах? — спросил Лин, повернув голову к спутнику.

— Был, — помедлив, отозвался Михаил.

Он не любил лгать. Считал, что если трудно сказать правду, лучше вовсе не говорить. Но с Лином ему молчать не хотелось.

— И я был, — Лин улыбнулся.

Ветер Лута ласково взъерошил ему волосы, а Михаилу залепил оплеуху, злобно зашипел в уши… И мягко отступил. Растянулся, раскинулся зверем черной шерсти, искрами вспыхнули далекие светляки Хомов. Безбрежная, неоспоримая, иммортельная красота.

— Прекрасно, — прошептал Лин.

— Да, — отозвался Михаил.

Облизал сочащиеся кровью, как на морозе лопнувшие губы.

Ну здравствуй, Лут.

***

— Надень свитер, — повторил Михаил.

Кажется, он сказал это в третий раз. И опять — не повышая голоса. Терпения ему было не занимать.

На верхней палубе порядком задувало — тэшка шла с хорошей скоростью, да и сезон начался. Члены экипажа одевались тепло, опытные путешественники тоже позаботились о собственном комфорте и со стороны гляделись клубками пряжи.

— Надень. Ты едва выздоровел, и мне не хочется вновь проводить сутки у твоей постели.

Лин вздохнул, сдерживая раздражение, но послушался. Проще было согласиться и тем отвязаться. Натянул свитер, расправил воротник, охвативший горло мягким кольцом.

Развел руками — типа, ну? Доволен?

— Теперь не замерзнешь, — внушительно прокомментировал Михаил.

Ушел к другому борту. Сел там, прямо на палубу, взялся плести что-то вроде сети… Лин закатил глаза. Он и так не мерз. Практически. А если мерз, то это легко можно было перетерпеть, зачем паковать его в эту шерсть?

Странным был Иванов Михаил. От него не исходило чувство верткости, прыгучей легкости, как от Нила, он казался более заземленным и надежным. Точно скала. Не вдруг собьешь, но укрыться всегда можно.

Не казался, одернул себя Лин. Был. Не зря его учили смотреть и видеть, кое-что в голове осталось, въелось в обвычку, как гимнастика по утрам. Этот Иванов сильно отличался от своих собратьев.

Помаявшись и подкрутив длинноватые рукава, Лин все-таки подошел к спутнику, опустился рядом на корточки и осторожно потрогал плетево концами пальцев. Теперь нитяное кружево было вставлено в рамку из кругло гнутого прута, как будто под вышивание.

— Что это? Для чего это? — спросил, склонив голову набок.

— Это оберег от кошмаров, — пояснил Иванов, внимательно глянув на Первого, — обычно вешают в изголовье и он ловит плохие сны. Видишь, в центре плетения синий камень? Кошмары принимают его за глаза спящего, садятся и запутываются в лабиринтах нитей.

— О, — растерянно откликнулся Лин. Он уже сталкивался с разными людскими обычаями, но этот был внове. — Здорово придумано. Никогда о таком не слышал.

— Это почти забытый ритуал, его мало кто практикует. Я впервые встретился с ним на Хоме Ветра, там и научился…

Поднял поделку выше, дал любопытному Лину рассмотреть и потрогать.

— Прицеплю хвосты и можно пользоваться.

— Тебе снятся кошмары? — понизив голос, с сочувствием уточнил Первый.

Михаил помолчал. На шерстяной нитке приладил первый хвост. Узкое перо, пестрое, как осенний лист.

— Нет, — отозвался коротко. — Тебе снятся.

— О, — повторил Лин.

Кажется, еще совсем недавно он завидовал людям за их способность к сновидениям. Насмешка Лута: после выздоровления он сам стал частым гостем в доме снов. И были те сны не добрыми хозяевами.

Сел рядом, подтянул колени к груди. Смотрел с живым интересом, но в процесс не лез и этим выгодно отличался от Машки, которой везде надо было участвовать.

— Все Ивановы такие… Изобретательные, — проговорил негромко.

— Все? И многих ты знал?

— Не так чтобы очень, — Первый улыбнулся, — но они все любили что-то делать руками. Это интересно.

— Польщен и благодарю от имени Ивановых, — подумав, откликнулся Михаил.

Лин фыркнул негромко.

— Но ты еще и добрый. Это редкое качество в Луте. Такое редкое, что скорее недостаток, чем достоинство.

— Упрекаешь?

— Один человек однажды сказал мне, что доброта это слабость. Тогда я был не согласен. Но это скорее потому, что я недостаточно понимал наполнение понятия… Теперь я знаю какого оно цвета.

Михаил заинтересованно поднял бровь. Он знал, что лила общаются между собой цветом и письменная форма их речи выглядит как безбрежная палитра цветов всевозможных оттенков. Видимый спектр Оловянных значительно превосходил возможности палочек и колбочек людей. Оскуро, говорили Ивановы, невидимы прочим из-за особенного цвета шкуры.

— И какого же оно цвета?

Лин помедлил с ответом, словно сомневаясь, что сумеет точно передать ощущения человеку.

— Вообрази рыжее, рыхлое пламя цветка, теплое и горячее от самого нутра, хлебное, кровное и мягкое, но края лепестков загнуты вовнутрь, они ржавые и зазубренные. Ты держишь его в руках, как если бы поднял голову кувшинки с воды, тебе тепло, но еще теплее тем, кто тебя окружает. Но