ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что это было? — кто-то из экипажа дико глядел на него уцелевшим глазом.
— Сагартия, — выдохнул Михаил. — И нам повезло, что ее накормили Сороки.
***
Хом Имта встречал тэшку суетой, лекарями и гвардейцами. Плотников, не желая увязнуть в расспросах, схватил Лина и был таков. Благо людям было чем заняться и без них.
Сначала они с Лином шли быстро и молча, удаляясь от дороги в город, пока воронка окончательно не скрылась из вида. Только здесь Михаил позволил себе немного сбавить темп. Выдохнул.
Остановился и поймал за плечо Лина. Тот растерянно уставился, облизал высохшие губы. Налегали сумерки. От травы и деревьев тянулся туман, волглый, как сырое белье. На небе висела луна со сколом.
Михаил дернул плечами, прогоняя воспоминания.
— Лин. Давай условимся. Впредь не смей загораживать меня. Я не девушка, не старик и не ребенок. Я взрослый мужчина, вдвое старше тебя. Я воин.
Лин вскинулся, глаза его горячо блеснули.
Михаил поднял руку.
— И меня оскорбляет сама мысль о том, что я буду прятаться за спиной мальчика, — отчеканил он.
— Я Первый! Я из Луча Палачей! Мой долг — защищать людей! Это то, что я умею делать и буду делать!
— А я Михаил Плотников, из Ивановых, и я никогда не прятался за спинами детей! — рявкнул Михаил так, что смолкли вечерние птицы.
У Лина обозначились желваки.
Михаил медленно выдохнул и уже спокойно попросил:
— Если не хочешь меня обидеть, не делай так больше.
Лин сузил глаза, но промолчал, тяжело дыша.
— Нил не возражал, когда я его защищал, — буркнул в сторону, ковыряя носком лесной опад. — Я сильнее тебя.
Михаил закатил глаза. Вспышка гнева уже прошла, а злиться долго на Лина он все равно не смог бы. Первый явно не имел намерение его обидеть.
— Я не он. И я буду рад сражаться с тобой плечом к плечу. Но не за твоей спиной. Мы договорились? — он наклонился, вглядываясь в лицо Лину.
Первый шумно выдохнул, как раздосадованный ребенок.
— Хорошо, — сказал.
Михаил протянул руку, и Лин осторожно пожал его ладонь.
— Долго нам идти? — спросил Первый.
— Нет.
Лин слабо улыбнулся. Михаил почувствовал его улыбку — в сумерки словно молока плеснули.
— Та Сорока была права.
— В чем же?
— У тебя красивые глаза.
…Михаил привел их к старой балке. Стемнело окончательно, но Михаил достал припасенный фонарь. Потрепанный жизнью, однако вполне боеспособный. За толстым стеклом плескался формалин, а в нем плавал под корень вырванный роговой светец крадуна. Когда-то это существо наводило страх на жителей деревни, скрадывая по ночам детей. Очаровываясь светом, мальки шли прямо хищнику в зубы.
Случайный путник, Михаил, не мог остаться в стороне. А после и вовсе задержался: сперва на правах героя-избавителя, потом — уже своего, местного… Из оврага тянуло колодезным холодом, пахло прелым листом и напитанной дождем землей.
— Ты оставил его здесь? — Лин взволнованно дышал за спиной Михаила, спускаясь за ним след в след. — Не боялся, что люди найдут?
— Сюда люди не ходят, — успокоил Михаил, слушая, как звуки голоса вязнут в овраге, будто в пуховой подушке, — они зовут это место Змейным Котлом. Якобы гады здесь так и кишат.
— Так кишат?
— По весне. Нынче спят уже. Но все равно под ноги смотри, гадюкам безразлично, кого за задницу хватать — что Первого, что человека.
Лин, судя по сопению, принял его слова к сведению.
Сам Плотников начал волноваться. Оружие он сбрасывал в некоторой ажитации, малиново-адреналиновом чаду. Место помнил — засело в памяти крепко, гвоздодером не вырвать. Михаил не чаял вернуться однажды. Тем более не думал, что приведет за собой Первого.
Дно оврага было затерто толстым слоем листа и веток, сором, что нанесли вешние воды. Михаил глядел в оба. Зверья крупнее лисиц здесь вроде не водилось, но кто знает…
Лин вдруг подпрыгнул, как кот, живо цапнул что-то из кучи листьев.
— Змея! Смотри, Миша, настоящая змея! Черная, красивая, гладкая такая! — восторженно потряс схваченной под самое горло гадюкой перед носом Плотникова.
Гадина извивалась и шипела.
— Фу! Брось! Брось подальше!
— А…
— Нельзя!
Лин послушался, закинул гадюку куда-то в сторону.
Михаил подержался за сердце, протяжно вздохнул.
— Как я рад, что мы почти пришли, — сказал негромко. — Значит, будь рядом и никого больше не хватай. Слушай меня. Лес этот непростой. Биодинамический. Теперь, как видишь, стареет, в землю уходит. Как весь втянется, останется на поверхности одна щетина-стернь. Сам лес будет лежать в глубине, зреть. Как созреет, выйдет обратно уже другим — горой вырастет, рекой выльется, не знаю.
— Надежное место для схрона, — поддержал Лин, вместе с Михаилом проверяя палкой обрывистый склон оврага.
— Да, — Плотников помолчал. — Поэтому и выбрал.
Наконец, палка запуталась в чем-то, похожем на водоросли или волосы. Михаил пролез вперед, не без труда отстегнул маскировочную сеть, потерявшуюся под слоем дерна. Лин подсобил срезать актисами, где надо.
— Вот оно, — почти шепотом сказал Плотников, отступая.
Фонарь поставил на землю — нужды в нем больше не было. Баранец спал в норе, поджав под себя четыре ножки и подогнув круторогую голову. Тело его светилось песочно-желтым, и от жара было прозрачно, как янтарь. Там, в глубине тулова, черным рисовался абрис спрятанного оружия.
— Я положил, я взял, — негромко проговорил Михаил.
Плотницким ножом чиркнул себя по ладони, пуская кровь. Коснулся бока баранца и тот втянул в себя соленое — без остатка.
Михаил глубоко вздохнул, заново узнавая оружие и позволяя ему признать себя. Он опасался — глухо и глубоко — что Статут сыграет против него, лишит силы железа и силы огня. Что сабля и револьвер больше не лягут ему в руки так, как ложились раньше.
Но житейское море, отступив, оказалось рясцовой лужей, едва сумевшей прикрыть скуластые рифы и обитые железом черные сундуки. В сундуках тех, знал Михаил, возились чудовища, гнули хребты, выдавливая соленое кованое дерево.
Лин за его спиной безмолвствовал. Чувствовал момент, не иначе. Когда он вообще видел Иванова без оружия?
Михаил слабо усмехнулся и потянул саблю на себе, вытаскивая из полуденного меда янтаря, как из подтаявшего масла. Оружие мигнуло скупой улыбкой приветствия и погасло. Вороненое лезвие вообще редко когда улыбалось, любило темноту больше крови.
Плотников пристроил ее в ножны, револьвер вернул в кобуру, приласкав истертую шершавую рукоять.
— Оружие тебе как небу птицы, — грустно признал мальчик
