Жатва дьявола - Поль Виалар

Адель возмутилась: о разрыве и речи быть не может! Если бы и возникла такая опасность, она, Адель, сумеет этому помешать. У Альбера совсем не было опыта в любовных делах, но он знал, что мужчины безжалостны и стараются вырваться из плена как можно удобнее для себя и как можно дешевле, если только их не прижмут к стенке. Он устроил сестре настоящую сцену и потребовал, чтобы она, как он сказал, «поставила вопрос» перед Мишелем. Адель отказалась сделать это, и они почти что перестали разговаривать друг с другом: Адель молчала, а он едва сдерживал свою ярость, и, когда ему приходилось о чем-нибудь говорить с сестрой, бросал ей в лицо, что в теперешнем их положении виновата она, только она одна. Нет, нет, Адель не согласна была «поставить вопрос»: несомненно, она знала, какой ответ на него получит, и знала, что тогда прекратятся отношения, которые еще продолжались и приносили ей время от времени близость с мужчиной, тогда как Фернан уже совсем исчез из ее постели.

Такое положение, однако, не могло долго тянуться, и нужно было найти выход. Но полевые работы не давали для этого времени, и сестру и брата держали в плену эти непрестанные, ежедневно возобновлявшиеся работы, которые из-за малого количества земли не давали того дохода, какой могли бы давать: ведь с таким же успехом можно вспахать и засеять тридцать гектаров, как и десять, раз ты пустил в. ход машины. Да и убрать хлеб на тридцати гектарах не труднее, чем на десяти, если у тебя есть жатка-сноповязалка. И гонять на луг двадцать коров вместо пяти не составляет разницы — труднее только тем, кто должен их доить, но пусть принимаются за работу пораньше, и на молоко, струящееся в подойники, пусть смотрят, как на неиссякаемую золотую жилу, как на чудесный источник, порождающий сливочное масло, которое нынче продается так хорошо — ведь его стали потреблять очень много.

Однако ж, прежде чем решиться на покупку свободного участка земли, находившегося в трех километрах от «Края света», что совсем не восхищало Альбера, он сделал последнюю попытку уговорить Адель.

— Вот, — сказал он ей однажды вечером, разложив на столе деньги, — завтра поневоле я должен принять решение, хотя оно мне страсть как не по душе. Продают четыре гектара за Никорбеном, — проезжать придется через деревню. Сколько лишнего времени и труда потратишь. Значит, и выгоды меньше. Но что ж поделаешь, куплю эту землю, если уж окончательно убедимся, что участка Альсида нам не получить. Очень прошу тебя, поговори с Мишелем в последний раз. Надо же мне знать.

— Купи пока что никорбенский участок, потом можно будет перепродать. Цены-то он не потеряет.

— Да какая нам от него польза? Ведь далеко, придется нанять второго работника. Сансону платим недорого, потому что ему скоро призываться, а когда наймем другого, который уже отбыл военную службу, тому придется платить как следует, как взрослому работнику.

Адель упрямо качала головой.

— Ну, слушай, Адель, ведь ты же умная женщина.

И вдруг она уступила. Она понимала, что надо сделать последнюю попытку. Со смертной тоской в душе она решилась пойти к Мишелю, хоть у них не было назначено свиданье в тот день и хоть она знала, какая опасность ей грозит. Но раз это необходимо, она в последний раз попросит Обуана настойчиво поговорить с Альсидом, — если понадобится, даже приказать ему; в конце концов Мишель обязан это сделать ради нее, ведь уже сколько времени длится их связь.

Обычно она приходила, когда он уже спал, — как и все, кто связан с землей, он ложился рано. Хозяйские комнаты были в средней части фермы, и, подавая о себе знак, Адель тихонько скребла по окну. Он отворял дверь и зачастую молча, без единого слова, вел ее в темноте к своей постели, сохранявшей его тепло, его запах; она отдавалась ему всегда исступленно, с дикарской радостью. В последний раз они условились, что она придет в четверг; Адель пришла на сутки раньше, ждать было нельзя — на следующий день Альбер должен был дать ответ относительно никорбенского участка.

Дворовый пес знал ее. Он неизменно лаял, заслышав чьи-нибудь шаги на дороге, но сразу умолкал, когда Адель входила в калитку. Он был привязан у ворот, и, проходя мимо, Адель гладила его; пес милостиво терпел эту ласку, он уже привык к ее ночным посещениям; вначале Обуан выходил ей навстречу или провожал ее, и пес понял, что это друг. Когда Адель вошла в ворота, он натянул цепь и, подойдя вплотную, лизнул ей руку.

Она явилась позднее обычного. Разговор с Альбером, ее колебания отняли немало времени. Наконец она решилась, и вот пришла. В доме было темно, а батраки спали в хлевах, где порой тихонько шевелились коровы. Адель прошла через безмолвный двор, неслышно ступая по рыхлой земле. Лишь когда она вышла на мощеную дорожку у крыльца, зазвучали ее осторожные шаги, но Обуан не услышал их.

Она остановилась в нерешительности под окном, в которое прежде стучалась так часто. Сейчас она должна была сделать очень опасный ход — опасный не только из-за земли, но и из-за всего остального. Она еще никогда не приходила без предупреждения и теперь беспокоилась, как-то встретит ее Мишель. Мелькнула надежда, что он уехал в Шартр, но тотчас же она вспомнила, что видела под навесом его тележку: значит, он дома.

Да, он был дома. Адель прислушалась, не донесется ли из окна с едва прикрытыми ставнями его дыхание, спит ли он. И она действительно услышала, но не то, знакомое ей тихое похрапывание Обуана, когда он засыпал после любовных ласк, а смех, тихий смешок, сразу встревоживший ее. Что это? Он бредит? Говорит во сне?

Нет, говорит не он. Кто-то другой. Женщина!

На мгновение Адель ушам своим не поверила. Женщина? В его постели? Но с очевидностью не поспоришь: там женщина. Молодая, страстно влюбленная или изображающая страсть; она ворковала, как голубка в мае, она бормотала разбитым, немного хриплым голосом:

— Ах, Мишель!.. Мишель… Как ты умеешь ласкать!

А Мишель спрашивал:

— Лучше, чем Альсид? Лучше, чем твой муж?

— Ах, ты же знаешь, я люблю тебя, люблю!

Так вот там кто! Эта потаскушка, эта замужняя мерзавка, жена Альсида! Ударить кулаком в ставни, распахнуть окно, пусть знают, что она, Адель, все слышала. Так, значит, Мишель обманывал ее с этой молодой свеженькой бабенкой. Насквозь испорченная дрянь! Это сразу заметно по ее повадкам, даже если увидишь ее мельком, как Адель, которая встречала эту распутницу в Монтенвиле или замечала ее издали — то на дороге, то в поле. Ходит бесстыдница в коротенькой юбчонке, как городские щеголихи, ноги свои показывает, может, еще и подмазанная, подкрашенная, а ведь вышла корову пасти! Лютая злоба прихлынула к сердцу, но Адель сдержала ее. Она поразмыслила, хотя вся кровь бросилась ей в лицо и туманила мозг. Показаться, устроить скандал? Тогда все рухнет, всему конец: не только ее прогонит Мишель, но еще и уплывут два гектара земли. А вот если пойти и рассказать Альсиду…

Да, это мысль! Скорее! Идти сейчас же к нему, он ничего не знает, жена его отлучилась из дому под каким-нибудь предлогом, что-то придумала, но Адель все ему расскажет, и он придет, вытащит ее из постели хозяина, где она нашла (или делала вид, что нашла) столько удовольствия. Адель еще постояла, прислушалась. В комнате, на той постели, которую она так хорошо знала, те двое умолкли, слышалось только прерывистое дыхание Мишеля и той женщины; у Адель как будто поднялась тошнота. Когда женщина вскрикнула, Адель схватилась за сердце, колотившееся так сильно, словно она сама была на этой постели, где те двое валялись голые, сжимая друг друга в объятиях…

Она круто повернулась и пошла прочь, закрывая руками то лицо, то уши, чтобы ничего не слышать. Она шла большими, мужскими шагами, но ступала бесшумно, так как проходила по немощеному двору. Ни одно окно не отворилось: они ее не слышали, слишком заняты были оба! У ворот к ней подошла собака, натянув свою цепь, и обнюхала подол ее платья.

— Погоди, они еще увидят! — бормотала Адель, обращаясь к собаке. — Я им покажу, не беспокойся, Турок. Погоди, тут такая будет луковка!..

Эта «луковка», как и многие слова, которые она употребляла, совсем не соответствовала обстоятельствам, но для нее это выражение имело свой особый смысл.

Ивот Адель двинулась по дороге самым быстрым шагом, напрягая всю силу своих круглых икр, своих мощных бедер, но все же не бегом — она никогда не бегала. Вот она в Монтенвиле. Кабачок уже закрывался, и кабатчик с удивлением поглядел на нее, когда она проходила мимо, но она даже не заметила его. Дойдя до конца поселка, она остановилась у домишка Альсида и забарабанила в дверь кулаком. Ей ответил сонный голос, но она оборвала расспросы:

— Альсид… Это я, Адель… Адель из «Края света». Отоприте. — Он не спешил, и тогда она сказала громко: — Да отоприте же, ну вас к черту!

Он отпер и появился перед ней, прихватив одной рукой пояс брюк и держа в другой горящую свечу, огонек которой уже разгорелся. Адель оттолкнула его и вошла в комнату. Он затворил дверь. Тогда она сказала: