Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не сообщил о своем открытии так называемому ученому миру. Я знаю, он по природе своей крайне недоверчив к свободным исследователям и возвел в систему свое враждебное отношение к вторжению литераторов в область науки, на которую он смотрит как на свою вотчину. И, смею сказать, совершенно напрасно. К тому же мои прежние труды и последующие исследования могут служить серьезным подтверждением, что я не новичок в этой области человеческого ума. Нужно ли напоминать, что это я установил столь интересный и совершенно новый закон о движении у растений. А мои наблюдения над нервной системой паука революционизировали физиологию этого членистого бескрылого насекомого. Сэр Джон Леббок, которому я послал свой блестящий доклад, пришел по этому поводу в такую ярость, что потребовалось все дипломатическое искусство нашего тогдашнего посланника в Лондоне барона де-Курселя, чтобы помешать Англии наделать еще глупостей в Египте.
К счастью, однако, простые поэты исправляют иногда ошибки ученых. И в каком только ужасном умственном мраке мы блуждали бы, если бы только одним ученым приходилось объяснять нам то немногое, что мы знаем о тайнах природы. Страшно и подумать. Видный для своего времени ученый алхимик Ван Гельмонт, страстный созерцатель и ригорист-экспериментатор в то же время, дал науке теорию самопроизвольного зарождения. Вот как это случилось. Однажды вечером он положил в саду под герметически закрытый горшок из-под цветов несколько сухих орехов. На следующий день он поднял горшок и увидел мышей, которые грызли орехи. Из этого он непосредственно пришел к заключению, что мыши необыкновенным образом самопроизвольно родились от орехов. И эту добрую весть он понес в европейские академии, которые приходили от нее в восторг. Увы! почти все научные опыты представляют такую же ценность, на чем бы основаны они ни были — на современных посеянных на бульоне культурах или на химических печах мистиков средневековья. Все это ложь, как заявляют, по крайней мере, лучшие воспитатели иезуиты. Через несколько-лет наши дети будут смеяться над микробами Пастера, как мы смеемся над самопроизвольным зарождением мышей Ван-Гельмонта, а мозговые центры доктора Шарко покажутся им может быть более смешными и неприемлемыми, чем гомункул Арно де-Вильнева и жабы Брандта. Experientia fallax, как говорил старый Гиппократ.
Сегодня, после полудня, я отправился со своим приятелем Робертом Гагманом гулять в лес... Это старый запущенный парк, который находится в нескольких верстах от города. В этом месте долина, которой как бы надоело быть только щелью в горах, расширяется до иллюзии маленькой равнины... Свободный, почти девственный лес приводит меня в восторг своей тишиной и свежестью. Кругом повсюду цветы всевозможных видов, желтые, красные, голубые, розовые, и, наконец, сквозь листву видишь небо.
После того, как мы долго ходили, я присел отдохнуть на небольшой лужайке, прислонившись спиной к стволу бука. Вблизи меня орнитологи выставляли на солнце свои белые зонтики, а кругом в тени мелькали золотые головки зверобоя... Я ни о чем не думал и только радовался покою и свету, которые мне давала природа. Роберт Гагман заснул тут же на постели из мха. Ах! как я был бы удивлен, если бы мне сказали, что мне сейчас предстоит сделать важное открытие в биологии.
Мое внимание было неожиданно привлечено каким-то сверкающим существом, которое скользило в траве и, отливая серебристым светом, поднимало низкие листья зверобоя. Я узнал змею и, безошибочно можно прибавить, самой опасной породы. Она меня совершенно не видела и свободно, лениво извивалась среди цветов. То она пряталась, то появлялась, то вытягивалась как маленькое лезвие меча, то сгибалась браслетом или струилась, как светлый ручеек во мху. Но вот что меня еще более заинтриговало. Недалеко от беззаботной змеи я заметил маленький клубок сухих листьев. На первый взгляд он ничего особенного не представлял. Но, когда я внимательнее его стал рассматривать, он мне показался подозрительным. В лесу не было ни малейшего ветерка, ни малейшего движения. Маленькие колосья злаков оставались неподвижными. Можно было сказать, что листья на березах были нарисованы. И, однако, этот клубок сухих листьев шевелился. Легкое, но уловимое движение. Он дышал... в нем была жизнь... И от сознания, что в этом клубке сухих листьев была жизнь, мною овладел какой то безотчетный страх. Я напрягал свое зрение, чтобы лучше видеть, чтобы проникнуть взглядом под эти листья, которые очевидно скрывали какую-то тайну, одно из тех многочисленных преступлений, которых полон лес.
Самые тупые животные, самые простые насекомые и самые ничтожные личинки обладают удивительным чутьем к угрожающей им опасности. Они чуют даже скрытого врага благодаря инстинкту, который их никогда не обманывает, хотя и не всегда спасает. Враг, который скрывался здесь под листьями, повидимому не угрожал змее, иначе она не была бы так доверчива, беспечна, не вытягивалась бы и не извивалась с такой сладострастной грацией среди цветов и мягкого мха. Я без сомнения ошибся. Это только мое воображение создало под этими невинными листьями прожорливую пасть и сверкающие глаза. Я решил подождать позади дерева и не шевелиться, чтобы не потревожить змеи. Роберт все спал...
И вдруг, когда змея медленно подползла и задела клубок листьев, я увидел нечто поразительное, я сделался свидетелем необычайной драмы, какую едва ли когда-либо приходилось наблюдать человеку. Сухие листья разлетелись в разные стороны, и из-под них выскочил большой еж с торчащими иглами и высунутым рыльцем. Быстрым прыжком, которого нельзя было и ожидать от такого неповоротливого животного, еж бросился, на змею, схватил пастью ее хвост и крепко сжал его, а сам свернул свое тело в шарик, покрытый многочисленными колючками, словно острыми пиками. Он не шевелился больше.
Змея страшно зашипела. Опа напрягала все свои силы, вытягиваясь и сверкая как клинок ножа и пытаясь вырваться из тисков ежа. Но напрасно. Напрасно она старалась укусить его, набрасываясь своей ядовитой пастью на иглы, которые рвали ее тело. Вся в крови с выколотыми глазами она продолжала биться и кусать непроницаемый панцирь чудовища. Чем больше ярости она проявляла, тем больше ранила она свое тело. Наконец, она в пылу борьбы проколола себе голову и упала мертвой, как небольшая серая лента в кровавых пятнах, рядом с неподвижным шариком.
Еж ждал несколько мгновений. Затем он с удивительной осторожностью и осмотрительностью втянул свои иглы, высунул рыльце, высвободил на половину свое тело, открыл свои маленькие черные, жестокие и насмешливые
