Моя еврейская бабушка (сборник) - Галия Мавлютова

– К Сырцу, Сырец его фамилия, – ответила Наташа на окрик, еще больше краснея от неловкости ответа.

Снова комплексы разыгрались. Нет, она не имеет права работать следователем. «Завтра же подам рапорт на увольнение, сначала напишу, а после, чтобы дотла сжечь все корабли, зарегистрирую в канцелярии – и на стол начальнику РУВД. Нет, не завтра. Зачем ждать еще одну ночь? Снова мучиться бессонницей, ворочаться с боку на бок, изводиться мыслями… Не буду откладывать на завтра. Сегодня же, как только вернусь из Крестов, сразу напишу рапорт. А лучше сделаю это прямо в машине», – подумала Наташа. От предстоящей перспективы стало легко на душе, словно она сладко выспалась, как когда-то давно в беззаботной юности, без навязчивых кошмаров и страшных сновидений. Рапорт подразумевал свободу во всех отношениях, включая свободу выбора. На прощанье Наташа решила устроить разъяренной женщине за барьером маленький скандал. Мило улыбаясь, она кивнула прапорщице на пухлые губы. Дескать, зачем ты, бедная, гель туда закачала, совершенно напрасно вбухав в такое неблагородное дело большие деньги – даст Бог, в последний раз такой кошмар вижу. Больше я в Кресты ни ногой, никакого бензина на вас не напасешься.

– Иди-иди, милая, – злобно хихикнула прапорщица, и в это момент мерзко лязгнул старинный засов. Тюремные двери распахнулись. Наташа вздрогнула. За три месяца так и не привыкла к этому звуку – он страшный, какой-то потусторонний. От него сердце колотится и нервно бьется, как птичка в клетке.

В помещении, где оформлялись передачи, стояла густая, длинная очередь, над которой сгущалась атмосфера глухого, невыразимого горя. Весь двор был окутан дымкой тоскливого ожидания. Наташу передернуло. Лучше за версту обойти людскую беду – глаза бы не видели, уши бы не слышали. Но здесь на каждом шагу столько горя, что оно вползает в душу ядовитой змеей. Подальше от чужого несчастья, подальше: сейчас небольшой путь по двору, затем подъем по крутой лестнице, проверка, еще раз проверка, третья проверка, наконец, последнее испытание перед Голгофой. Молодой прапорщик приветливо кивнул Наташе (видимо, запомнил ее с прошлого раза) и провел ее в самый конец длинного коридора. Ровный ряд дверей, в каждой торчит ключ, в следственных комнатах уже сидят старательные следователи и вездесущие адвокаты. Прапорщик остановился, вставил ключ, повернул его, вновь послышался вынимающий душу лязг замка, и дверь распахнулась. В Крестах двери не открываются. Они всегда распахиваются.

Наташа прошла в комнату. Сейчас приведут обвиняемого. У нее еще осталось время на подготовку к допросу, но ей не нужно было готовиться, Наташа привыкла к этой комнате. В течение трех месяцев подследственный не ответил ни на один вопрос в рамках дела. Он слишком высокомерен, а взгляд у него пронзительный, переполнен презрением, – но он прячет свое отношение к юной следовательнице за маской деланного равнодушия. Скорее всего, он не доверяет Наташе из-за ее возраста. Коренева достала зеркальце, поправила помаду, челку, вгляделась, раздумывая, нужно ли и можно ли поправить что-то еще, но не нашла. Вид безупречный. Да, слегка сонный, но это вполне нормально для поздней осени. Вот скоро переведут стрелки часов на целое деление назад – и жить станет легче, хотя бы не так муторно будет просыпаться по утрам. О, Господи, о чем она думает? Сейчас приведут Семена, а у нее нет наготове ни одного вопроса. Наташа достала папку с бумагами, и в этот момент нервно взвизгнул замок. От неожиданности Наташа вздрогнула и уронила папку, по полу в разные стороны разлетелись листы бумаги, фирменные бланки, скрепки, ручки. Пришлось на четвереньках собирать рассыпанное следовательское хозяйство.

– Коренева, принимай! – весело крикнул прапорщик.

Наташа снизу покосилась на дверь. Семен Сырец стоял впереди конвоира, слегка расставив ноги, чуть покачиваясь на носках. Краешек правой губы слегка вздернут. Он улыбался. То ли радуется свиданию, то ли издевается. Скорее всего, издевается. Наташа примерила роль жертвы, ей понравилось. Пусть издевается. Ему же хуже, он не выйдет отсюда, если она этого не захочет. А она пока не знала, хочет ли, чтобы Семен Сырец вышел из Крестов. Поднимаясь с колен, Наташа еле заметно кивнула. Дескать, располагайтесь, присаживайтесь, куда посадят.

– Коренева, вам часа хватит? – вполне нормальный вопрос для следственного изолятора, но Наташе вновь почудилось что-то неприличное. Эта тюрьма – гнилое место. Все здесь кажется ненормальным, нетипичным, нечеловеческим. Обычные слова приобретают двоякий смысл, люди превращаются в привидения, а красивые мужчины – в арестантов.

– Да, хватит, спасибо, – еле слышно сказала Коренева, боясь встретиться взглядом с Семеном. Обвиняемый сразу догадается, что творится в ее душе, стоит ему посмотреть ей в глаза. Лишь мельком взглянет – сразу все девичьи тайны узнает. Прапорщик закрыл дверь. Злобно клацнул металл. Наконец, все стихло.

– Наталья Валентиновна, позволите? – сказал Семен, покачиваясь на носках. «Обвиняемому не позволяется качаться на носках. Есть специальная инструкция», – подумала Наташа, но вслух ничего не сказала, только молча кивнула, – дескать, садитесь, Семен Сырец. Вам приготовлен специальный стул. Он намертво привинчен к полу. Наташа решила не сдаваться: как он, так и она. Правую губу наверх, чуть вздернуть, на лицо нацепить брезгливую мину, в глаза обвиняемому не смотреть. Она боялась, что он прочитает все, что творится в ее душе. Коренева принялась точить себя изнутри. В таком состоянии может помочь только аутотренинг: осталось отсидеть в Крестах ровно один час. Один час. Один час. Один час. И все, конец дежурству. Всего лишь через шестьдесят минут можно будет сдать Семена Сырца конвоиру. А после наступит свобода. Нужно быстро выскочить из Крестов, мысленно затыкая уши, чтобы не слышать ненавистный лязг замков, затем молнией выбраться из тесного пространства Арсенальной набережной и приткнуться где-нибудь в сторонке, чтобы пустить наедине две-три скупых слезинки. Наташа с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься от обиды на себя. С первого дня расследования она была безнадежно влюблена в обвиняемого, но не хотела признавать очевидного факта, отказываясь верить даже самой себе.

– Наталья Валентиновна, вы что, не выспались? – сказал Семен. – Неважно выглядите.

– Д-да, рано встала… А вы, вы-то хорошо спали? – не удержалась Наташа.

Нужно уметь держать удар. Как он, так и она. Он ерничает, а она не уступит. В последний раз Семен жаловался, что в камеру добавили людей. Сейчас их двадцать человек на восемь мест. Ему точно поспать не удалось, разве что стоя уснул, как лошадь в конюшне.

– А я всегда рано встаю, Наталья Валентиновна, привык уже, – улыбнулся Семен. – Ну что, продолжим наше расследование?

– Продолжим, продолжим, – раздраженно буркнула Наташа.

Она не смогла даже сформулировать первый вопрос. В его присутствии она менялась. Ее речь становилась бессвязной, слова безнадежно проглатывались, простые фразы рассыпались горохом. Во рту будто камешки, а все мысли вразброд. И внутри все разболталось, не собрать, не связать в один узел ощущения и чувства.

– Нервничаете? – усмехнулся Семен, наблюдая, как Наташа судорожно роется в сумке.

– Да нет, я не нервничаю, ручку не могу найти. Это же не сумка, это помойка, – тонко вскрикнула Наташа, углубившись в раскопки на дне сумки. Она никак не могла сосредоточиться.

– Да вот же ручка, – он кивнул на стол. Руки у него за спиной. Когда придет пора подписывать протокол, нужно будет вызвать прапорщика. Тот откроет замок на наручниках, после этого Семен Сырец сможет расписаться. Но пока никакого протокола нет. Обвиняемый ведет себя вызывающе, не желая отвечать на вопросы следователя. А вопросов-то у следователя и нет. Ничего пока нет. Сплошная сумятица в голове.

– О чем сегодня пойдет речь? – сказал он, укладываясь грудью на стол. Наташа отвернулась. Еще одно его движение – и она нажмет на кнопку вызова. По звонку прибегут конвоиры и отведут Семена в штрафной изолятор. Он наверняка этого и добивается. В камере их двадцать, а в ШИЗо он будет один. Там темно и страшно, зато нет такой скученности. Кажется, у него аллергия на человеческие запахи.

– Послушайте, Сырец, я безмерно устала от вас, вы не ответили ни на один мой вопрос, бесконечно изводите меня своими шуточками, рассказываете разные байки, а ведь на вас висит труп. Вы должны мне помочь, чтобы я помогла вам – выбраться отсюда, – она кивнула на стены, выкрашенные густо-синей масляной краской. – Я же вижу, что вам здесь плохо. У вас ведь аллергия?

– У меня аллергия, и мне плохо, – согласился Семен, – мне здесь очень плохо. Но, дорогая Наташа, я никого не убивал. Поверьте мне. Поэтому у меня и нет ответов на ваши вопросы. Прикалываться я люблю. Это моя вторая натура. А байки рассказывать – мое хобби. Я вас удовлетворил?