Карнавал - Сергей Герасимов

Он снова включил рацию.

«Спросите, есть ли у них радиационный счетчик. Если есть, то проверьте счетчиком крысу. Крысу вы найдете легко, она все время пищит».

Он шел, любуясь природой. Впереди лежало идеально круглое пятно нерастаявшего снега. Интуиция подсказала Загорелому, что раньше здесь была снежная горка. Он умел видеть сквозь время и пространство. В снежное пятно въехал самоуверенный велосипедист, но, не доехав до средины, застрял и упал на бок.

«Говорят, что счетчика нет», – сказала рация.

«Врут».

«Конечно, врут. А крыса и вправду пищит. Шеф, вы гений».

«Конечно, гений. Но лести не люблю. Конец связи».

Итак, версию о радиации пока отложим. До поры до времени. В деле есть еще несколько загадок. Первая – это идиот, которого они спасли ценой жизни одного из своих людей. Зачем им нужен идиот? Он же бесполезен. А вдруг? – ведь нельзя наркотики испытывать только на крысах, на людях должно лучше получаться. Как бы я поступил на их месте – применил он свой излюбленный прием – да точно так же, испытывал бы на людях. Итак, они испытывали наркотики на идиоте. Потом он стал буйным и сбежал. Они его успели поймать в последний момент. Но почему он стал буйным? А крыса ведь тоже пищала? Нет ли связи? Конечно, есть.

Он солнечно улыбнулся, радуясь своей проницательности. Наконец все стало на свои места.

«Болезнь замкнутого пространства» – вот оно что. При передозировке возникает «болезнь замкнутого пространства». Поэтому вырывалась крыса из ящика, поэтому вырывался из комнаты идиот. Зато потом на улице он вел себя смирно, даже пистолет выбросил. И до того был смирным, как сказано в досье. Итак, версию о наркотиках можно считать доказанной. Можно сказать, разоблачили еще одну преступную группировку. Нет, брать их пока нельзя, опасно. Это только в Италии комиссар Катани может потянуть за ниточку, которая поднимается вверх. А тут только попробуй потяни, сразу руки оторвут. Смотреть нужно вниз – если поднимешь голову, то оторвут и голову. Хотя припугнуть их можно.

Он включил рацию.

«Позовите мне женщину».

«Есть».

Он подождал минуту.

«Как дела, Инфузория?»

«Опять это ты?»

«Опять я», – ответил Загорелый и напрягся. Кажется, хорошо клюнуло.

«Ты взял документы?»

«Мои люди взяли», – ответил Загорелый.

«А почему деньги оставили?»

Загорелый задумался.

«Я поняла, они фальшивые, да?»

«Да», – сказал Загорелый.

«Почему ты звонишь? Я же сделала все, что ты хотел».

«Все сделала?» – спросил Загорелый.

«Все».

Надо же, какой я умный, подумал Загорелый, она приняла меня за своего шефа. Значит, легче будет вычислить шефа – его голос похож на мой. А какой у меня голос? Красивый, сильный, глубокий, волнующий, очень командный и очень волевой. У кого еще такой голос? Неужели?!! У самого?!! Нет, так высоко я не пойду. Мне жизнь дороже. И она ничуть не удивилась, услышав мой голос по рации Охраны Порядка. Боже мой, все куплено, все прогнило. Нужно принимать решение.

Он прошелся молча, не выключая рацию. Ситуация становилась очень опасной и требовала обдумывания.

Он все же решил действовать.

«А что я просил тебя сделать?» – невинный вопрос.

«Передать послание, потом десять тысяч».

«А почему только десять тысяч?»

«Остальные девяносто потом».

«Сто тысяч?» – Загорелый поперхнулся.

Вот это да, – подумал он, – а наш-то главный может запросто выложить сто тысяч долларов. Не стоит играть против него. Буду играть в его команде. При первой же встрече намекну, что я за него. Но он крут, как бы не убрал. Надо будет делом доказать свою преданность.

«Конец связи», – сказал он и выключил рацию. Вот что значит иметь аналитический ум. Вот до чего можно докопаться. Прост ужас.

Что еще остается? Остается шифрованное послание моему сотруднику. Вспомним, как оно звучит: «Трагедия есть способ жизни личности. Способ жизни члена коллектива есть фарс. Поэтому не опасайся трагедий». Очень запутано, очень.

Попробуем перевести. Личность. Член коллектива (читай – преступной группировки). И обнадеживающее – не опасайся трагедий. Кто – личность? Личность – это я, несомненно. Итак, меня ожидает трагедия. Но я вовремя понял ситуацию Самое время менять хозяина. Служить нужно сильному. Значит, трагедии я могу избежать. Член коллектива – это мой сотрудник. Это понятно. Но что такое фарс? Похоже на кличку собаки. Может быть пароль. Надо узнать.

Он набрал на рации новый код.

«Возьмите словарь, узнайте, что означает слово фарс. Да, по буквам: ф-а-р-с».

Он подождал.

«Так, средневековая Франция – это не подходит. Давайте следующее значение. Грубая шутка? – вот это понятно. Спасибо. Как раз то, что я ожидал. Не нужно говорить, что я гений, знаю, вы только что собирались это сказать. Сколько раз повторять, что я лести не люблю. Конец связи».

Итак, фарс значит – грубая шутка. Значит, с этим мальчиком сыграют грубую шутку. Я велел его арестовать. Интересно, в какую камеру его посадили? Самая грубая шутка, если в камеру с уголовниками.

Он снова набрал код на рации.

«В какую камеру его посадили?»

«Кого?»

«Да этого, не помню фамилии».

«Верно, многих садили, всех не упомнишь».

«Да того, который все время улыбается».

«А, мы его все кошкой называем».

«Так куда посадили?»

«В восьмую».

«В восьмой же уголовники!»

«Так туда же и посадили».

«Кто приказал?»

«Так вы же и приказали».

«Да, да, знаю, я гений», – сказал Загорелый и отключился.

Действительно грубая шутка, фарс. А что значит «не опасайся трагедий»?

Здесь его аналитическое мышление несколько застопорилось.

Он попробовал перечислить выводы, к которым пришел. Выводы складывались в картинку. Он знал, что происходит, знал, что происходило раньше. На мгновение ему даже стало грустно из-за собственного всезнания; мгновение развернулось, как бутон, и стало длиться, длиться, длиться. Когда знаешь все, жизнь кажется черной. Если смотреть на людей свысока, то увидишь немало низостей. Он хотел бы быть не столь проницательным. Он хотел бы знать меньше. Например, он знал, что на прошлой неделе ему изменила жена, и изменила не с любимым человеком (что можно было бы если бы не простить, то хотя бы понять), а только из прихоти. Он знал, что подобное происходит не впервые. Он знал, что несмотря на свой невероятный ум, он боится жены и никогда не заговорит с ней о том, что знает. Он знал, что они давно уже расплываются в две разные дали, как два корабля в открытом океане; и, хотя он любил ее, и она любила его, это расплывание будет продолжаться, пока дальний корабельный дымок растает за искристым горизонтом. И это было так грустно, потому что его феноменальная память позволяла вспомнить все детали их первых встреч (если смотреть на мелочи издалека, то они вырастают в значении – аберрация, противоположная оптической), – детали их первых встреч почти тридцатилетней давности – даже то острое, до боли и отчаяния, желание купить ей в подарок на второе свидание пушистые веточки непонятного дерева. На том свидании они впервые поссорились, а он так хотел купить ей те пушистые веточки; уже тогда он был аналитическим гением (хотя и непризнанным) и уже тогда, в пору самого начала их любви, предчувствовал, что когда-нибудь он станет ей ненужен, и тогда корабли начнут расплываться в океане все дальше и дальше, пока не окажутся совсем в разных океанах. Она будет рядом, но это будет не она, а ее неотзывчивое на ласку тело. Ужасно, когда знаешь все наперед. Но тогда была весна, и он позволил весне обмануть себя. А весна была такая же, как сейчас. Но зачем нужна весна, если все в жизни проходит?

Он стряхнул с себя ненужное настроение. Это не должно мешать работе. Итак, он знает все, что было, и все, что есть. Теперь он должен вычислить то, что будет. А будет следующее. Наркотики должны храниться в одной из опечатанных комнат. Несомненно, преступники попытаются проникнуть туда. Охранника они попробуют устранить. Убивать его не станут, могут оглушить или усыпить. Сейчас самое время узнать, что произошло.

Он включил рацию. Рация молчала.

«Второй, второй, ответьте!»

Бесполезно. Охранника уже нет на месте. Они его устранили. Как плохо быть гением. Как много зла в этом мире.

Тогда, в их второе свидание, когда они поссорились, она сказала ему, что ей нравятся только загорелые парни. Он прекрасно понял, что она сказала так только, чтобы обидеть его, ведь была ранняя весна. И все же.

«Даже ранней весной?», – спросил он.

«В любое время года», – ответила она.

Он испугался; он так хотел ей нравиться, но не мог. Чтобы понравиться ей, он сделал так много, как, может быть, никто другой. С каждым годом ему хотелось нравиться все больше, наверное, потому, что он смотрел и видел, что нравится все меньше. Он смотрел так, что порою мог обмануть себя – в такие минуты он благодарил Бога, в которого никогда не верил. Напрасно. «Герой, я не люблю тебя». Если бы все было так просто: не люблю – и все.