Дворцовые перевороты в России - Эрнест Миних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вышед к отцу моему, говорил он ей, что теперь настоящая пора дело свершить, и вторично просил, дабы она вместе с ним поехала.
Она ни под каким видом на то не соглашалась, почему отец мой советовал, чтоб она по крайней мере приказала позвать вверх караульных офицеров и объявила им о сем предприятии, сделав увещевание, дабы они верно во всем поступили и за ним следовали.
Сей совет принят, и когда офицеры вошли, то она вещала, что она надеется на них как на честных людей, что не отрекутся малолетнему императору и его родителям важнейшую оказать услугу, состоящую в том, чтобы арестовать герцога, Которого насильствия сколько им ненавистны, столько и известны. Почему и просит она все, что от фельдмаршала приказано будет, доброхотно исполнять и уверену быть, что их верность без награждения оставлена не будет. Наконец обняла она отца моего, допустила офицеров к руке и желала им благополучного успеха.
После сего пошел он с ними в кордегардию, взял тридцать человек с караула с тремя офицерами и направил стопы свои прямо к Летнему дворцу, в котором регент тогда находился.
* * *
В сие самое время лежал я, не ведая ничего, в передней комнате у малолетнего императора, будучи тогда дежурным камергером, в приятнейшем сне, почему немало ужаснулся, как вдруг, пробудясь, увидел принцессу, на моей постели сидящую. Я вопросил о причине, она с трепещущим голосом отвечала:
«Мой любезный Миних, знаешь ли, что твой отец предприял? Он пошел арестовать регента. – К чему присовокупила еще: – Дай Боже, чтобы сие благополучно удалось!»
И я того же желаю, сказал я, и просил, чтобы она не пугалась, представляя, что отец мой не преминул надежные на то принять меры.
Потом принцесса обще с фрейлиною Менгден, которая одна при ней находилась, пошла в спальню малолетнего императора, а я скорее выскочил из постели и оделся. Немного спустя пришел и принц, которому принцесса тут во всем открылась.
С какою теперь нетерпеливостью ожидали мы известия об успехе означенного предприятия, оное всяк легко себе вообразить может.
Регент, как упомянуто, обретался в Летнем дворце, где лежало еще тело покойной императрицы. Здесь находился караул с лишком из трехсот человек, которые, буде бы на герцогской стороне были, арестованию его легко воспрепятствовать могли, но отец мой, из предосторожности к предприятию сему, избрал такой день, в которой все караулы из Преображенскаго полку наряжены, где он был подполковником.
Приблизясь на несколько шагов к Летнему дворцу, выслал он вперед офицера сказать караульному капитану, дабы он никакого шуму не подымал, а пришел бы к нему с двумя другими офицерами. Сии явились без замедления, и когда он о причине своего прихода им объявил, то они уверяли, что у них ни один караульный не пошевелится. После чего отец мой продолжал шествие свое до самого въезда во дворец. Отсюда отрядил он своего генерал-адъютанта Манштейна с двенадцатью гренадерами в герцогские комнаты.
Все мимо встречающиеся часовые, по данному им приказу, пропускали его без задержания, так что Манштейн дошел благополучно до дверей спальни и приказал их ломать потому, что они изнутри заперты были.
Герцог пробудился на сей шум, вскочил и, думая, что его убить хотят, намерен был под кровать спрятаться, но Манштейн наступил на него, и пока герцог руками и ногами оборонялся, подбежали гренадеры и его схватили. Накинув на него шубу, посадили его в подвезенную отца моего карету. Супруга его и дети оставлены в их покоях за караулом. С сею добычею отец мой отправился опять к принцессе и принесенною им самим первою вестию неизреченную произвел радость.
На сем возвращении арестован также и брат герцога Густав Бирон, имевший жительство в одной мимо лежащей улице, и то же самое в ту же ночь сделано над тайным советником и кабинетским министром Бестужевым, которого винили, что он отменно предан был регенту.
Засим герцога, равно как и брата его, посадили до дальнейшего распоряжения в особых покоях дворца за крепким караулом.
Еще пред рассветом обнародовано о сем происшествии в целом городе, и все чиновники вообще по учиненным повесткам съехались ко двору. По принесенном поздравлении родителям императора было чрезвычайное собрание совета, в котором положено просьбою утруждать принцессу с титулом императорского высочества великой княгини российской принять правление во время малолетства ее сына.
Принцесса, приняв оное ко благоугодности своей, и по отпетии литургии и благодарственного молебна при пушечной пальбе учинена ей в верности присяга, и в тот же самый день, как во все провинции империи, так и к иностранным дворам, отправлены курьеры с известием о сей воспоследовавшей перемене.
Ввечеру прежде бывший регент купно со своею фамилиею под сильным прикрытием отправлен в Шлиссельбургскую крепость в шестидесяти верстах от Санкт-Петербурга. Принцесса, при вывозе его из дворца, стояла у окна и смотрела, но, не могши удержать своих слез, вещала, что она совсем иное ему готовила, если б он сам не понудил ее иначе с собою поступить, присовокупя к тому, что если б он прежде предложил ей добровольно правление, то бы она с честию и со всеми сокровищами отпустила его в Курляндию.
Следующий день назначен был для раздачи разных милостей и чинов, и всем, кои вход ко двору имеют, повещено пред полуднем собраться в комнатах принцессы.
* * *
Дабы не показалось кому-либо странным, что в сие производство граф Остерман великим адмиралом и князь Черкасской великим канцлером пожалованы, нужным считаю вкратце упомянуть, какие причины служили к тому поводом.
Утром весьма рано приказал отец мой позвать к себе меня купно с президентом бароном Менгденом и предложил, чтобы мы, кого считаем достойным к пожалованию или к награждению, представили ему и притом с показанием нашего мнения, чем и как кто наилучше награжден быть может. Мы исполнили сие тут же, после чего приказал он мне взять перо и писать, что он мне говорить станет. Первое было, чтобы ее высочество великая княгиня и регентша благоволила возложить на себя орден Св. Андрея, и второе – генерал-фельдмаршала графа Миниха за оказанную им услугу пожаловать в генералиссимусы.
Окончав сие, представил я ему, что хотя он по всем правам и заслугам сего достоинства требовать может, однако я думаю, что, статься может, принц Брауншвейгский для себя оное готовит, почему и нужно бы было пристойным образом о сем у него разведать, в каковом случае советовал я отцу моему испросить себе титул первого министра. На сие он согласился и, оставя прежде упомянутое достоинство, избрал для себя последнее.
После сего спросил он меня и барона Менгдена, как же может граф Остерман над собою терпеть первого министра? Мы отвечали, что надлежало бы и ему назначить достоинство, которое с высшим чином сопряжено, нежели каковой он по сие время имел.
Отец мой вещал, что он вспомнил, как граф Остерман в 1732 году, работая над новым положением для флота, намекал, что он охотно желал бы быть великим адмиралом.
«Да кто же будет великим канцлером?» – вопросил я. Видя, что отец мой на сие ничего не отвечал, сказал я, что хотя князь Черкасский за свои поступки больше наказания, нежели награждения заслуживает, однако я думаю, что в начале нового правления милосердием и великодушием скорее утвердиться можно, нежели чрез меру строгим исследованием и наказанием уличенных преступников; что в сходствие того ее высочество великая княгиня не может убедительнейшего предъявить довода своего великодушия, как если упомянутого князя Черкасского на вакантное великого канцлера достоинство оставались в руках паче у природных россиян, нежели у иностранцов, то еще предложил я графа Михайла Головкина в вице-канцлеры.
Когда потом как вышеупомянутые, так и другие к повышению и награждению следующия особы расписаны, то приказал мне отец мой списать с того расписания копию, съездить во дворец и поднесть оное принцессе на утверждение.
По прошествии нескольких часов приехал он и сам и получил ее согласие на все изображенные
