Дворцовые перевороты в России - Эрнест Миних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Петергофе заложен был зверинец, в котором впущены привезенные из Немецкой земли и Сибири зайцы и олени. Тут нередко, сидя у окна, смотрела на охоту, и когда заяц или олень мимо пробежит, то сама стреляла в него из ружья. Зимою во дворце в конце галереи вставлена была черная доска с целью, в которую при свечах упражнялась она попадать из винтовки.
Герцог Курляндский имел чрезвычайную охоту к лошадям и потому почти целое утро проводил либо в своей конюшне, либо в манеже. Когда же императрица никогда с терпением не могла сносить его отсутствие, то не токмо часто к нему туда приходила, но также возымела желание обучаться верховой езде, в чем, наконец, и успела столько, что могла по-дамски с одной стороны на лошади сидеть и летом по саду в Петергофе проезжаться.
В торжественные и праздничные дни одевалась она весьма великолепно, а впрочем ходила просто, но всегда чисто и опрятно. Придворные чины и служители не могли лучшего сделать ей уважения, как если в дни ее рождения, тезоименитства и коронования, которые каждогодно с великим торжеством празднованы, приедут в новых и богатых платьях во дворец.
Темных цветов как она, так и герцог Курляндский нарочитое время терпеть не могли. Последнего видел я, что он пять или шесть лет сряду ходил в испещренных женских штофах. Даже седые старики, приноравливаясь к сему вкусу, не стыдились наряжаться в розовые, желтые и попугайные зеленые цвета.
Домашние услуги не от каждого без различия она принимала, но токмо от немногих, к которым привыкла.
Я был один из тех, кои пользовались честию ей прислуживать, и никогда не имел сверх одного или двух товарищей. Как однажды отец мой просил герцога о назначении меня министром к датскому двору, то он получил в ответ, что императрица такую сделала ко мне привычку, что трудно будет склонить, дабы она отпустила меня от себя.
Она была богомольна и притом несколько суеверна, однако духовенству никаких вольностей не позволяла, но по сей части держалась точных правил Петра Великого.
Станом была она велика и взрачна. Недостаток в красоте награждаем был благородным и величественным лицерасположением. Она имела большие карие и острые глаза, нос немного продолговатый, приятные уста и хорошие зубы. Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильной и проницательной.
Сложением тела была она крепка и могла сносить многие удручения. Судя по умеренному образу жития ее, могла бы она долговременного и здоровою наслаждаться жизнию, если б токмо каменная болезнь, подагра и хирагра, наследованные скорби, не прекратили дней ее.
Принцесса Анна. Падение Бирона
Как скоро императрица скончалась, то, по обыкновению, открыли двери у той комнаты, где она лежала, и все, сколько ни находилось при дворе, в оную впущены. Тут виден и слышен был токмо вопль и стенание. Принцесса Анна сидела в углу и обливалась слезами. Герцог Курляндский громко рыдал и метался по горнице без памяти. Но спустя минут пять, собравшись с силами, приказал он внесть декларацию касательно его регентства и прочитать пред всеми вслух. Почему когда генерал-прокурор князь Трубецкой с означенною декларациею подступил к ближайшей на столе стоявшей свече и все присутствующие за ним туда обратились, то герцог, увидя, что принц Брауншвейгский за стулом супруги своей стоял, там и остался, спросил его неукоснительно: не желает ли и он послушать последней воли императрицы?
Принц, ни слова не вещав, пошел, где куча бояр стояла, и со спокойным духом слушал собственный свой, или паче супруги своей, – приговор. После сего герцог пошел в свои покои, а принцесса купно с принцем опочивали в сию ночь у колыбели молодого императора.
На другое утро на рассвете стояли уже лейб-гвардии полки в строю пред Летним дворцом, и когда около девяти часов съехались ко дворцу все воинские и гражданские знатные особы, то граф Остерман возвестил им о преставлении императрицы и прочитал декларацию о регентстве.
Потом в придворной церкви как молодому императору, так и регенту учинена присяга в верности. За сим обратились все к герцогу и приносили ему поздравление.
Герцог говорил к стоящим подле его сенаторам следующее: что он ненужным считает рекомендовать им о продолжении того усердия, с каковым поднесь подвизались ко благу империи, будучи уверен, что единое уважение нежного возраста молодого императора сильнейшим к тому побуждением служить будет; что он, с своей стороны, каждодневно и каждочасно посвящать себя будет на службу империи, почему не могут они яснейшего довода своей доверенности предъявлять, как если со всеми полезными проектами и нужными резолюциями прямо к нему относиться станут; что он наперсников у себя иметь не будет, и его двери всегда для всех честных людей отверсты быть имеют.
Возвратись в свои покои, повел он с собою отца моего, графа Остермана, князя Черкасского и тайного советника Бестужева, благодарил их за оказанную ими ревность, уверял, что он не оставит на деле доказать свою признательность, и просил о вспомоществовании ему впредь добрыми советами своими.
Того же самого утра приказал он малолетнего императора переселить а Зимний дворец, куда также и принцесса Анна купно с принцем переехали. Напротив того он сам остался в Летнем дворце и не прежде намерен был оттуда выехать, пока тело покойной императрицы не будет предано погребению.
По полудни поехал он на посещение молодого императора и его родителей и, изъявя свое соболезнование принцессе Анне, уверял, что он незамедлительно определит на содержание ее соразмерное жалованье, дабы она по приличию своей породы и звания штат иметь могла.
Отсюда поехал он к ее высочеству великой княжне Елизавете Петровне, которой присудил ежегодной пенсии по пятьдесят тысяч рублей.
В первые дни регентства своего занимался он подробнейшее снискать сведение о состоянии армии и государственных доходов.
Також старался он обласкать Сенат, лишенный в начале правления императрицы Анны Иоанновны прерогативы верховного места по учреждении Кабинета тем, что неоднократно в собраниях оного присутствовал.
Сенат, напротив того, в знак своей признательности, определил герцогу на собственные расходы по пятьсот тысяч рублей ежегодного доходу. А как и титул светлости казался низок для регента, то Сенат приложил ему величание императорского высочества, чего однако герцог дотоле не принимал, пока принцесса Брауншвейгская подобней титул не получила.
Принцесса Анна по сие время имела содержание общее с императорским двором. И дабы она в состоянии была собственное хозяйство вести, то герцог обещал ей двести тысяч рублей годового жалованья.
Сия перемена доставила мне случай удостоверить принцессу на деле о всегдашней моей к ней привязанности. Ибо когда она просила регента назначить к ее двору гофмейстера, к чему мало охотников тогда отыскалось, по причине опасения, что согласие между герцогом и принцессою недолговременным полагали, то я отважился один означенного места от регента просить, которое и получил с удержанием камергерской моей должности при малолетнем императоре.
* * *
Не прошло еще и одной недели правления герцога в тишине, как начал он для подкрепления своей власти наистрожайшие употреблять пособия. Два лейб-гвардии офицеры, один капитан и другой поручик, не могли скрыть между разговоров неудовольствия своего на его регентство, причем первого видали также, что он входил и выходил от великой княжны Елизаветы Петровны.
Он приказал обоих их арестовать и под мучительнейшею пыткою допрашивать, не имели ли они какого злоумышленного на него намерения и кто тут сообщниками находятся, но они ни в чем другом не признались, как токмо что все дело в одних разговорах состояло.
Так же поступлено с одним кабинетским секретарем. Сей при сочинении декларации о регентстве показывал копию с оной у великой княжны Елизаветы Петровны и принцессы Анны и роптал, как то он сам после под пыткою признался, на нововводимую форму правления.
По арестовании вышеупомянутых офицеров не проходило ни единого почти дня, чтобы герцогу не доносили на разного звания людей, кои по его повелению были истязуемы. Вина сих состояла токмо в некоторых
