Врата ночи - Татьяна Степанова

Глава 13

ВЕЧЕРНЕЕ ПЛАТЬЕ

Предложение было неожиданным. Но Катя уже начала привыкать: а что в нашей жизни не неожиданность? Однако на этот раз ее согласия спросили в последнюю очередь. Первое же, и самое веское, слово сказал Кравченко.

Мещерский заехал к ним домой вечером. Пока Катя собирала на кухне ужин, приятели о чем-то тихо беседовали.

— Катя, вот Скуратов пригласил меня — они отмечают годовщину образования общества в субботу, — сказал Мещерский. — Не в ресторане, нет, а у них в штаб-квартире.

— Слишком часто кто-то что-то у вас отмечает, — заметила Катя.

— Да, то есть нет... Они мои клиенты, я не могу отказаться. Скуратов сказал: они были бы рады, если бы я пришел. И если пожелаю, то не один, а с кем-то... ну, с женщиной. Девушкой... Своей...

Миляга Мещерский! Катя, хотя в последние дни она больше печалилась и тревожилась, наблюдая за Сережей, сейчас не могла удержаться от улыбки. Взглянула на Кравченко: как вам такое заявление? Он был как ленивый дракон: сидел в кресле, курил — дым колечками.

— А почему бы тебе не составить Сереже компанию? — спросил он загадочно.

— Мы вот с Вадей сейчас посоветовались, — Мещерский смотрел с надеждой. — Он тоже думает, неплoxo было бы, чтобы ты сама взглянула на моих клиентов.

Ага, и эти сговариваются у нее за спиной! Чудная перспектива плестись с Сережкой на вечер к совершенно незнакомым людям, каким-то его клиентам, якобы в качестве «его девушки», а на самом деле в роли соглядатая и конвоира, и только потому, что...

— Катька, да ты все равно в субботу ничем не занята, — хмыкнул Кравченко.

— Как это я ничем не занята? — разозлилась Катя. — Адом?

— А хозяйство? Куры, коровы, индюшата? — Кравченко всплеснул руками. Проблески чувства юмора, слабые квелые ростки...

Катя махнула рукой — а ну вас. Но, взглянув на Мещерского, а затем снова на Кравченко, поняла: ей придется согласиться проводить, а точнее, конвоировать Сережку не только в музей, а всюду, куда он только ни попросит.

Придет время, и в этой странной игре наступит очередь Кравченко. Но сейчас они — ее муж и его лучший друг — решили, что дело за ней. Решили сами, вдвоем, как всегда, не спросив ее. Она должна взглянуть на клиентов Мещерского. И что же?

— Хорошо. Мы пойдем с тобой в субботу, как скажешь, — кивнула Катя — не Мещерскому, Кравченко. — И как же одеваться на этот вечер в эту штаб-квартиру — скромно, парадно?

— Шикарно, — рявкнул Кравченко. — То синее вечернее платье подойдет.

Вечернее платье... Вещь, которую женщина покупает или получает в подарок с трепетом сердечным, носит один-два-три раза и вешает в шкаф. В минуты одиночества, смутной тоски достает, перебирает пальцами прохладный шелк, серебристое шитье, одевается, смотрит в зеркало. И снова убирает в шкаф вместе с мечтами, надеждами и одиночеством.

Все происходило вечером в субботу с Катей так или примерно так. Кравченко работал, она коротала время до вечера одна. Мещерский должен был заехать за ней в половине восьмого.

О нем она знала лишь то, что все эти дни он по горло занят на работе. И тем не менее почти каждый день выкраивает час-другой, приезжает на Никитский к криминалисту-программисту Синицыну и смотрит снимки — папку за папкой, альбом за альбомом. Результатов не было никаких. И Кате не очень верилось, будут ли они. Она только видела, что этот мучительный, изматывающий «процесс узнавания» становится для Мещерского чем-то вроде наркотика.

— Какая ты сегодня красивая, — сказал он, когда она открыла ему дверь уже во всеоружии. — Вадя прав, это платье очень тебе идет.

Она прочла это по его глазам. Сама же чувствовала себя... Прохладные струи шелка, а все остальное — открытые плечи, руки, высокие каблучки новых замшевых туфель, итальянский браслет — тот самый, ее любимый, подарок Вадьки, и этот неистребимый румянец на щеках — проклятый «цветущий миндаль»...

— Сумку чуть не забыла, ключи, — не глядя на Мещерского, она сдернула с подставки перед зеркалом в

коридоре кожаный мешочек, купленный к платью вместе с туфлями в качестве аксессуара.

В машине Мещерскому казалось, что он глуп и неловок. И что у Кати духи не те — другие. Надо было объяснить ей причину, отчего он так настаивал, чтобы она ехала с ним. Но ведь Кравченко понял все без объяснений. Вообще он как-то задумчиво и серьезно начал поглядывать на Мещерского после их разговора о ночном звонке. Но лишних вопросов не задавал. Они знали друг друга с самого детства. Им совсем порой не нужно было слов.

А Катя... Мещерский знал: она вянет и хандрит, если с самой сильной страстью ее — любопытством друзья обходятся небрежно. Но сейчас что-то объяснять ей ему не хотелось. У нее были другие духи — горькие, тревожные. Полная противоположность тем, призрак которых иногда приходил к нему. Там, в музее, духи «Евфрат» показались ему жуткой дрянью — приторной, липкой. И вместе с тем призрак этих духов вызывал другой призрак, образ. Воспоминание о человеке, о котором Мещерский, кроме его имени и фамилии, знал еще и то, что это именно с ним он столкнулся в дверях музея в тот самый миг. Кто мне звонил? Что ему надо? Мещерский не думал этого, словно кто-то вбивал ему это в голову, как телеграмму. Неужели он еще раз позвонит? Неужели все повторится?

Катя понятия не имела, куда он ее везет, смотрела в окно машины на вечернюю Москву. А Мещерский хорошо запомнил адрес, продиктованный ему Скуратовым. Ворон оказался прав, председатель военно-исторического общества позвонил и пригласил «скоротать вечерок в дружеской компании по случаю нашей скромной годовщины. О делах только по святой необходимости... И будем все мы очень рады видеть вас, Сережа, и не одного, а с той, которую вы... Ну, в общем, присутствие дамы сердца горячо приветствуется». Штаб-квартира «Армии Юга России» располагалась в Харитоньевском переулке. Небольшой одноэтажный, заново отремонтированный особнячок, затерянный в паутине московских двориков между Харитоньем и Садовым кольцом. Ограда, стриженый газончик, старые липы, воробьи. Над гранитными выщербленными ступеньками входа — чугунный фонарь. Окна залиты светом и одновременно плотно закрыты жалюзи.

Каким был тот вечер в том доме? Кате показалось, одним из тех, о которых будешь вспоминать. Штаб-квартира напоминала и клуб, и офис, и дом обетованный: вестибюль, гостиная, небольшой зал собрания, кабинет председателя — с российским флагом, яркими штандартами и казачьими шашками и палашами на стенах. Столовая, где был уже накрыт длинный обильный праздничный стол.

В вестибюль их пропустила охрана, а встретил сам Скуратов. Катя смотрела на него с великим любопытсгвом. По дороге сюда Мещерский поведал ей историю о юношеской выходке Скуратова, расстроившей брак его матери. Словно хотел сказать: вот смотри, какие типы бывают. Не я один такой неуравновешенный, взбалмошный, нервный.

Но на человека с «нервами» Алексей Скуратов, на взгляд Кати, был похож мало. Он был в темном костюме, слегка и вместе с тем все равно безуспешно скрывавшем его полноту.

— Очень рад, милости просим, гости дорогие. Сергей, познакомь нас, пожалуйста, — сказал Скуратов, улыбаясь Кате.

И Мещерский познакомил. В вестибюле толпилось много народа: подъезжали все новые и новые лица. Катя мельком увидела Белкина. Он издали вежливо кивнул — был занят с кем-то разговором.

Потом Катя увидела других мужчин — молодых и постарше. Все ли они были военными историками, нет ли? И кто из них был настоящим терским казаком и кто поддельным? Видела она и женщин. Многие гости пришли со своими женами, подругами. Были среди женщин и красивые, и очень красивые.

К ним с Мещерским подошла молодая пара: сумрачный юноша и девушка, тоненькая, с обильной черной косой, огромными темными глазами, похожая на орленка. Мещерский познакомил их — парня звали Абдулла. «Боже, — подумала Катя. — Если в какой-то другой жизни я стану мужчиной, пусть меня зовут Абдулла... Абдулла, не много ли товара взял, и все, поди, без пошлины? Нет, нет, нет...»

Это был Алагиров. Он пришел на вечер со своей старшей сестрой Верой. Катя из разговора узнала, что Она — балерина.

Затем они все перешли в гостиную, и тут уже Катя смотрела по сторонам во все глаза. Штаб-квартира военно-исторического общества Терского казачьего войска была местечком презанятным. В гостиной все стены сплошь в фотографиях со старинных гравюр. A на них портреты войсковых казачьих атаманов от Иловайского и Платова до героев 1812 и 1914 годов. Батальные сценки: например, схватка лейб-казаков с французскими гусарами, нападение казаков-партизан на обоз маршала Нея, поединок казака с мамлюком конвоя Наполеона Бонапарта. Старые фотографии конца прошлого века и времен Первой мировой: офицеры лейб-гвардии такого-то казачьего полка перед отправкой в действующую армию, принятие присяги, конские состязания...

У двери в зал собраний была укреплена мраморная доска, где было выбито следующее: «Пусть же наша полковая летопись — вечный памятник родных имен, подвигами своими прославляющих казачество, свидетель прошлого — послужит залогом не менее славного будущего нам, государевым лейб-казакам на честь, на гордость Тереку».