Охотник за бабочками - Сергей Костин

Я почувствовал, что смогу выстроить комбинацию, за которую мне не будет стыдно перед потомками.

— Шесть восьмерок и еще та, которая на краю стола загорать улеглась, — выложил я первый набор великой комбинации.

Лысина, не долго думая, швырнул семь карт, которые, не стесняясь присутствующих здесь людей, принялись пожирать мои восьмерки. По сторонам брызнула кровь и типографская краска.

— Тогда, — задумался я ненадолго, — Три валета и вот это.

Сильный ход. Профессиональный ход. Задумалась лысина. Не хрена было своих мужиков с коронами душить. Власть этого не любит. Почернели и превратились в семерки. А будь ты хоть со скипетром и с короной, но семеркой, валетов тебе поиметь не дано. Интеллигенция, она и в картах, интеллигенция. Может и на край Галактики послать.

Лысина обругала сгнивший имущий класс. Но не сдалась.

— Попробуй-ка мой набор, — сказал мой достойный соперник и выложил на стол последние пятнадцать тузов одной масти, место большинства которых было давно уже в отстойной яме.

Сказать по правде, я ожидал нечто подобного. Конечно, не все пятнадцать, но примерно. Я же видел, как к отбою, скрытно, пользуясь пресеченной местностью, приползала гулящая бубновая десятка и, словно санитарка, вытаскивала обратно всех тузов. Ползком, или перебежками, принимая меня за дурака, стаскивала побитых обратно в колоду лысого.

Пятнадцать тузов, а тем более одной масти, требуют персонального подхода. Подумай, прежде чем ходить. В колоде и козырей-то столько нет. Но то в колоде. У меня же свой, человеческий расклад.

— Ну что, нечего сказать в ответ? — Лысый ощерился в предвкушении победы и потянулся к Кузьмичу.

Я остановил его.

— Ваша карта бита, начальник, — и стал выкладывать пятнадцать козырных десяток.

Не зря, ох не зря я им сообщил, что их поганая бубновая сородич, продалась противнику за пару новых лаковых слоев. Мои десятки ложились на притихшие тузы гордо, покрывали их плотно, заставляя замолчать и не кичиться одинокими орденами на белых спинах.

— А это, — я аккуратно пристроил к плечам Лысого две обкурившиеся шестерки, — На долгую, долгую память.

Шестерки, почувствовав, что попали в самое желанное в их жизни место, стали отплясывать национальный танец Испанской области под названием «Ламбада-да, ламбада-да», потом перешли на лихое «Яблочко».

Все имеющиеся на столе карты, видя такое веселое дело, выстроились в торжественную походную колонну и, загнув в приветствии уголки, стали маршировать перед совсем обалдевшим Лысым и обидно скандировать:

— Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора.

К их хору подключился и Кузьмич, который, наверняка, их этому и научил. Кладезь ума человеческого.

Лысый молча стал сграбастывать марширующие карты. Из толпы то и дело раздавались возгласы:

— Позор империалистам. Свободу пластиковым братьям. Не задушишь эту песню, скотина, не убьешь!

Настырные погонные шестерки никак не хотели отлепляться с насиженного места и кричали, что последнего звания даже генералиссимусы не лишают.

Так или иначе, лысина запихал все карты в ту саму коробку, где до этого томился Кузьмич.

— В переплавку пойдут, — сообщил он то ли мне, то ли картам.

Я встал из-за стола, потянулся, разминая кости.

— Да ты не расстраивайся, командир, — я хотел похлопать Лысого по плечу, но передумал. Там еще оставались отпечатки нагадивших напоследок шестерок, — В следующий раз повезет. А что касается таракана, так ничего у тебя бы не получилось. Они, когда мертвые в прах рассыпаются. Кстати, а где мой корабль. Лучший из лучших.

Как не хотелось Лысине меня отпускать. Как не хотелось. Но ведь нельзя. Понимал это он. Ведь я, ежели останусь, всем расскажу, какие карты на плечах у него «Ламбаду-ду» отплясывали. Позор на всю блокпостовскую жизнь. Не говоря уже и о повышениях по службе. Тем более, кто погоны повесил? Урод!

— Будет тебе корабль, будет, — проворчал он, стараясь не глядеть в глаза, — Самый, что ни наесть лучший. Распоряжусь. Сейчас отправишься, или как? А может матч реванш? Нет, так нет. Но вот мой совет. Больше никогда не появляйся у меня на блокпосту. В следующий раз не пожалею.

Это верно. Не пожалеет. Через неделю обида эта вспыхнет с новой силой. Пошлет он за обидчиком весь свой патрульный флот. В самые глубины Дьявольских Дыр. Не вернется боевой флот. И тогда, этот добрый человек, пустит себе в висок пулю. А когда его найдут, вокруг него, на полу, будут лежать безжизненные шестерки, принявшие смерть вместе с хозяином.

Я встряхнул головой, прогоняя видение. Со мной такое бывает.

Я сунул руку в кулак Лысому, тот ее пожал, не побрезговав.

Нужны ли были слова благодарности. Нет, наверно. Лысине они до лампочки, а мне лишний раз рот открывать не хотелось.

С тем я и ушел от командира погранзаставы.

На выходе меня встретили два амбала, посадили в кар, довезли без всяких вопросов, до стартового канала, высадили, показали мне, где стоит обещанный корабль и уехали.

Я помахал им рукой, обернулся и посмотрел на подарок лысого начальника блокпоста.

Вот же люди. Не люди, а свиньи. Даже хуже. Вернуться, что ли, да набить ему морду? Скотине этому.

— Кузьмич, ты только глянь, что нам подсунули.

Кузьмич, напялив на нос пенсне, которое он в наглую стащил у какого-то близорукого короля, взглянул.

— Начало железного века. Не меньше. Раритет полнейший. Бронза. А может и сталь такая. Смахивает на «Зубило» с полутора тысячным движком. У них говорят, дюзовая подвеска слабовата была. А этот еще и не крашенный. Повезло нам.

То, о чем так упоительно рассказывал Кузьмич, отдаленно действительно напоминало «Зубило». Один из первых космических кораблей первой волны поселенцев. Такие штуки еще на постаментах стоят перед проходными аэрокосмических заводов. И бирочка имеется. «С этого начиналась история космоплавания».

Но больше всего корабль напоминал самый обычный хлам.

Груда железа. Ржавого. Груда аппаратуры. Списанная. Груда лошадиных сил. Что это, лошадиные силы, никто, правда, не знает. Но тоже, наверняка, бракованные.

— Другого-то нет, — Кузьмич не утешал меня. Он констатировал факт.

— Другого нет, — согласился я. И не предвидеться. Возвращаться к Лысому, значит рискнуть и будущим и Кузьмичем, — Залезем, что ли, осмотримся?

Внутри корабль производил гнетущее впечатление. Лет двести назад нанесенная краска облупилась, обнажая голое железо, которое начинало потихонечку ржаветь. Обрывки проводов свисающих с потолка, скрипящие полы. Паутина клочьями трепещется, и отовсюду странные звуки. Дежурное освещение, еле горя, освещает мрачные коридоры.