Montpi - Габор Васари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С дрожащими коленями я подхожу к ней и спрашиваю хрипло:
– Что вы читаете, мадемуазель?
– Книгу, – говорит она, нисколько не удивляясь.
– Роман?
– Ага.
– Интересно?
– Очень.
– Могу я сесть к вам?
– Если угодно…
Конечно, студентка. Я вел себя корректно. Один из моих предков…
– А что вы там пишете? Делаете заметки?
– О нет. Скучно все время читать. Когда появляется мысль, я ее записываю для себя.
– Можно прочитать?
– Вы очень любопытны. Нет, вам нельзя. Скажите, почему вы заговорили со мной?
– Почему вы мне ответили? Она смеется.
Боже милостивый, вот рядом со мной сидит живая женщина, она говорит со мной и смеется. Ее синие глаза прекрасны, волосы волнисты и белокуры. Как будто немножко грустна, так по крайней мере мне кажется.
– А на книгу тоже нельзя взглянуть?
– Пожалуйста.
У нее красивые белые руки с узкими ухоженными пальцами.
– Да это же стихи!
– Да.
– Перед этим вы говорили, что читаете роман!
– Да? Я так говорила?! Очень может быть.
– Вы часто приходите в сад?
– Да, довольно часто.
– Вы студентка?
– Нет.
– Где-нибудь служите?
– Да что же это? Разве мы в суде? Господин следователь, мне девятнадцать лет, блондинка, глаза голубые, подбородок нормальный. Я живу у родителей, единственный и избалованный ребенок, встаю в одиннадцать часов, завтракаю в постели. Я люблю Поля Валери и Розамунд Жерар. «Свирели» – очень хорошая книга. Зачем вы, собственно, заговорили со мной?
– Я очень скучал.
– Это неправда.
– Тогда не знаю почему.
– Вы француз?
– Нет.
– Кто же?
– Венгр.
– А-а! А что вы делаете в Париже?
– Я в учебной командировке.
– О! Что же вы изучаете?
– В основном – жизнь.
– Милое занятие. Как вам нравится Париж?
– Очень.
– Парижанки милы?
– Этого я не знаю.
– Это неправда.
– Могу я тоже спросить вас о чем-нибудь?
– Пожалуйста.
– Как вас зовут?
– Отгадайте-ка!
– Жермен?
– Нет.
– Ивонн?
– Нет.
– Жильбер?
– Нет. Я помогу вам. Это двойное имя.
– Мари-Луиз?
– Нет. Анн-Клер.
– Прекрасное имя.
– Мне оно тоже нравится, а как ваше имя? Надеюсь, не Жорж?
– Нет.
– Слава Богу. Я не люблю это имя.
Она размышляет недолго, неожиданно поворачивает ко мне лицо и совсем тихо спрашивает:
– Сколько вам лет? Двадцать?
– Нет. Двадцать шесть, но годы войны не считаются, я, собственно, еще совсем не жил…
– А сколько мне, как вы думаете?
Перед этим она сказала, что ей девятнадцать. Она уже забыла про это?
– Восемнадцать.
– Бог мой! – говорит она с сияющими глазами. – Честно?
– Абсолютно честно.
– Вы поклялись бы в этом?
– Да. Я римско-католической веры.
– К сожалению, мне больше восемнадцати.
– Девятнадцать.
– Больше.
Как это? Раньше она говорила, что девятнадцать.
– Двадцать один.
Она задумывается ненадолго.
– Да, теперь достаточно, то есть как раз столько.
– Но раньше вы сказали – девятнадцать!
– Не может быть!
Эта женщина лжет и сама больше всех удивляется. Но что это меняет? Она женщина, и этим все сказано.
Она очень просто одета, но я не слишком разбираюсь, возможно, это и есть самый последний шик. Во всяком случае, очень неброский. Фигура у нее очень красивая. Она стремительно поворачивается ко мне, словно заметив, что я ее разглядываю.
– Мне пора домой.
Почему так внезапно? Я ей не нравлюсь?
– Могу я вас проводить?
(Ничего не значит, если я ей и не нравлюсь.)
– Нет, – говорит она после короткого раздумья.
– Могу я вас видеть завтра?
– Если вы действительно хотите этого…
– Я так хочу этого. Я очень одинок. Секунду она смотрит на меня испытующе.
– Завтра я тоже приду в сад, – говорит она тихо.
– В это же время?
– Да. До свиданья, мсье.
– До свиданья, мадемуазель.
Она согласилась очень быстро. Разумеется, я никогда в жизни больше не увижу ее. Таковы они, эти француженки. Они охотно идут на знакомства, из любопытства.
Они ужасно милы и сердечны, а потом вы их никогда больше не видите.
Я смотрю ей вслед, ее стройная фигура исчезает за деревьями.
Позволит приличная девушка заговорить с собой в саду? Вряд ли. Правда, Камиль Демулен с Люсиль тоже познакомился таким образом. Но я не Камиль Демулен, и она не Люсиль. Ну, все равно. Я ведь не увижу ее больше.
Тринадцатая глава
Когда-нибудь я стану богатым, я знаю это, только это произойдет слишком поздно. К тому времени я буду уже страдающим желудком несчастным стариком. «Жан, меня ни для кого нет дома. Понял?» – «Да, господин тайный советник…»
Если бы я встретил свое будущее «Я» на улице Сен-Жакоб, я загородил бы ему путь перед лавкой итальянских деликатесов.
«Минутку, почтенный мсье. Я дам тебе мою юность, которая мне теперь не нужна. Когда человек в летах, он наверняка не всегда испытывает голод. За тысячу франков я заберу у тебя даже твой плохой желудок. Даже за пятьсот франков. Погоди, не уходи; изволь, за сто. Ничего не давай на благотворительные цели, таким путем добывают деньги для администрации и для родственников, я же вот он – здесь».
Старик совсем не слушает меня, отстраняет с дороги и, бессердечный, продолжает идти.
«Почтенный мсье, любовь… Я не требовал, чтобы купить что-нибудь поесть. Перед этим я лгал, поверьте».
«Ах, пустое».
Полдень. Время обеда. Я уже могу идти в Люксембургский сад, чтобы поесть видимости. Конечно, даже в этом есть свой глубинный смысл, как и во всем в жизни, только я пока еще не добрался до него.
В два часа я в Обсерваторском саду.
Анн-Клер здесь нет. Я ведь это предвидел, не так ли?
Как может красивая французская девушка пойти на свидание со мной, чужеземцем?
Преклонных лет священник прогуливается по аллее и читает молитвенник. Волосы его белы как снег, глаза излучают доброту. Сутана в сальных пятнах, ботинки стоптаны. Нет, на этого падре я не сержусь, он не толст, не ухожен и не пахнет одеколоном. Постойте, а как звали того святого, который никогда не мылся?
Короче, Анн-Клер не пришла.
Все-таки немного досадно. Но и это пройдет.
Я иду гулять в обратном направлении. Через полчаса я возвращаюсь назад. Она здесь, она сидит точно там, где сидела вчера, и перед ней стоит элегантный молодой человек; он опирается на трость, которую он за спиной воткнул в землю. Некоторое время он говорит с ней, потом откланивается и отваливает восвояси.
Кто этот молодой человек? Знакомый?
Я с минуту выжидаю, потом подхожу.
Она что-то вышивает. Итак, будем равнодушны, но в то же время вежливы.
