Montpi - Габор Васари

Этого можно было ожидать. Теперь наступает пора мучений.

Вчера я очень оскорбил ее. Она плакала от бессилия, а не оттого, что любит меня и… После случившегося ясно, что она не придет. Что вообще со мной творится, если я так жестоко обижаю людей?

Сенатские часы бьют три.

Я больше никогда не увижу ее. Теперь я снова одинок.

Кладу голову на спинку бесплатной скамейки, на которой сижу, и затихаю в отчаянии.

Голуби воркуют и крутятся в танце ухаживания на газоне. Холодный ветер продувает увядшую листву – большой шумный вентилятор. Деревья уже сильно просвечиваются, аллеи полны желтых листьев… Американцы фотографируют обнаженную статую на обочине газона. Высокого роста девица в очках громко смеется. Интересно, что ей сказали?

Я снова остался в одиночестве. Есть ли у меня еще дома какао?

Двадцать минут четвертого. Кто-то идет по аллее. Это она или не она?

Я не хочу поднимать голову, лучше подождать, пока подойдет ближе, – но не выдерживаю. Она пришла, пришла, пришла!

Стройная фигура Анн-Клер! Улыбаясь, она медленно приближается. Само солнце идет по аллее, чтобы осветить мою убогую жизнь.

Сегодня она очень красива. До жениха мне никакого дела нет. Бог мой, он ведь даже не супруг ей. Где мы живем? В средние века? Кстати, есть французская поговорка: чего хочет женщина, того хочет Всевышний. А она хочет. На ней легкое голубое платье без рукавов; о, эти полные руки! Бежевое пальто она несет на руке. Свой беретик она сдергивает, как только видит меня. Быстрым движением головы встряхивает волосы. Плотные, волнистые белокурые пряди трепещут вокруг лица.

– Bonjour.

– Bonjour.

Она вытягивает гибкое тело, гордая – она знает, что молода и красива. Глаза ее блестят, словно она чуть-чуть опьянела. Женщин иногда пьянит уже сам воздух.

Я смотрю на ее платье. Как мило и красиво она одевается. Обычно я никогда не рассматриваю одежду, которую носят люди. Я стал это делать с тех пор, как сам испытываю затруднения со своим гардеробом.

На ее прекрасном платье множество пуговок. Освободить ее от платья, расстегнув все пуговки, – вот было бы наслаждение!

– Пойдемте погуляем?

– Хорошо.

– У меня есть неплохая идея. Давайте будем друзьями.

– Давайте.

– Обещайте мне, что будете всегда корректны.

– Я обещаю.

– Я буду вас всегда называть mon petit, Малыш. Она уже распоряжается.

– А я буду говорить вам «ты».

– О, какой нахал!

– Ты сердишься?

– Вы не смеете меня называть на «ты». Только если я разрешу.

– Так мы хорошие друзья или нет?

В конце аллеи она вдруг берет меня под руку.

– Жорж, видишь вон там старую женщину?

– Что-что?

Она на мгновенье задумывается.

– Вы же хотите, чтобы мы были на «ты»?

Теперь она настроена примирительно. Берет мою руку и улыбается мне в лицо, склонив голову.

Мимо нас проходят два студента. Один из них толкает приятеля локтем:

– Шикарная стерва! Как тут реагировать? Я оборачиваюсь к ним.

Один из студентов кричит мне:

– Поздравляю, дружище! Je t'en félicite! Ne fâches pas, hein? Ты ведь не сердишься, a?

Шестнадцатая глава

Анн-Клер обнимала относительную рубашку.

Вчера ночью я в полной тайне постирал ее. После стирки я как мог расправил ее, повесив для просушки, чтобы она не высохла измятой, так как гладить невозможно. Я чувствую, что я потерянный человек. Джентльмен ты либо представитель богемы, но ночью стирать рубашки нельзя, это наводит на мысль о мелкобуржуазных замашках.

После полудня Анн-Клер и я приходим в сад одновременно.

Она уже издали машет мне своей сумкой.

– Servus!

Да, она здоровается по-венгерски. Я научил ее вчера.

– Давай не будем садиться. Лучше немного погуляем.

– Могу я взять тебя под руку?

– Подожди, лучше я сама возьму тебя под руку. Она чуть ли не полностью опирается на меня, я почти ощущаю тепло ее тела.

– Monpti, ты не умеешь ходить под руку с женщиной. Не делай такие большие шаги. Ха-ха!.. Мне сейчас кое-что пришло в голову, но тебе я не скажу, Monpti. Потом, когда мы получше подружимся.

– Ты очаровательна.

– Нет, правда, мы всегда будем хорошими друзьями? Поклянись, что всегда будешь милым со мной и никогда вульгарным.

– Клянусь.

– Только тогда я смогу говорить тебе «ты». Я еще ни с кем не была на «ты». Что ты мне хотел сказать на ухо? Перед этим, возле дерева, ты сказал, что хочешь мне что-то сказать по секрету…

– Теперь уже нельзя.

– Почему? Нет, ты скажешь сейчас же. Я очень любопытна!

– Я только хотел сказать, что ты очень красива и нравишься мне.

– Погоди, я покажу тебе одну фотографию. Сядем на минутку.

Из сумочки она достает небольшой снимок.

– Это я.

Лицо почти не узнать. Я прошу подарить мне фото. Нет, оно плохое. В следующий раз она принесет получше.

– Дай мне твою сумку, Анн-Клер.

– Для чего?

– Хочу посмотреть, что внутри. Меня интересует содержимое, по нему можно определить характер владелицы. Как в зеркале.

– Внутри вещи для тебя совсем неинтересные.

– Обещаю: если внутри будет что-либо, что я не должен видеть, я не буду смотреть.

– Мне это не нравится.

– Даю тебе слово.

Но она не расстается с сумкой, даже прячет ее.

– Ты, вероятно, обычно имела дело с людьми, для которых честное слово ничего не значит. Французы, возможно…

– Перестань, это некрасиво с твоей стороны. Вот тебе сумка.

– Спасибо. Теперь она мне не нужна.

– Нет, ты сейчас же возьмешь ее и посмотришь, иначе я рассержусь.

Я беру сумку, раскрываю ее, заглядываю вовнутрь и снова закрываю ее.

– Пожалуйста.

– Отчего ты не смотришь?

– Я посмотрел. Мне было любопытно, какую губную помаду ты употребляешь. «Коти»? Неплохо. Дамы моего круга пользуются чаще всего «Убиганом».

Она с улыбкой глядит на меня.

– Да, это так, – говорю я.

Анн-Клер лишь улыбается и склоняется ко мне совсем близко.

– Ты только так говоришь мне это.

Ее неожиданная близость смущает меня, мой голос изменяет мне.

Она открывает сумку и выкладывает:

– Видишь, милый, вот здесь кисточка для пудры, это пудра, розовая охра… Вот карандаш, а это помада, это календарь, вот письмо от моей подруги Луизы – красивая девушка, ей двадцать лет. Это песенка. А это стихи.

Я тянусь за стихами. Нервным жестом она опережает меня и протягивает их мне.

Я читаю стихи. Эти небольшие поэтические строчки очень милы, только их нельзя переводить, они сразу становятся глупыми и сентиментальными. Но они мне нравятся, потому что я чужеземец и с французскими любовными терминами встречался только под строгим попечением грамматики, например: «Ольга любит Адель», «Адель любит Мари», «Мари не любит Ольгу».