Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

Мелек-Тадж-ханум и Фирузэ, только что убедившиеся в том, что молитвы могут припечатывать язык у станционных смотрителей, уже почти решили про себя, что Мэин унеслась от них в лучшие миры, а на ее месте появился джин.

Наконец Фирузэ, осмелев, обратилась к девице:

— Ты кто такая? Что тебе здесь нужно? Что случилось с Мэин-ханум?

Но не получила ответа.

Тогда Мелек-Тадж-ханум, тоже придя немного в себя, вытянула руку и, сильно встряхнув девицу за локоть, крикнула:

— Да ты чего не отвечаешь? Ты не моя дочь! Что с моей дочерью, где моя дочь? Отвечай живо!

Услышав шум, Хасан-Кули соскочил с козел и открыл дверку — узнать, что там за суматоха.

Но увидев на месте Мэин, к фигуре которой он привык с самых ее детских лет, какую-то смуглую девицу с большими глазами, он тоже раскрыл от изумления рот.

Мелек-Тадж-ханум, не в силах успокоиться ни на секунду, без конца спрашивала:

— Да ты кто такая? Где моя дочь?

Девица молчала.

Тогда Фирузэ вдруг задала вопрос:

— Может быть, она глухонемая?

Тогда девица утвердительно качнула головой. И Фирузэ почти радостно воскликнула: «глухонемая!» И, кажется, никому не пришло в голову, что если бы она была глухонемой, то не должна была бы услышать этого вопроса.

Соскочил с козел и сурчи. Узнав, что случилось, он тоже поднял палец от изумления и, сунув его в рот, крепко прикусил: даже для него, который уже пятнадцать лет занимался перевозкой пассажиров и, можно сказать, отдал этому делу всю свою жизнь, тут было что-то новое.

И вдруг из глаз Мелек-Тадж-ханум неудержимым потоком полились слезы.

— Что я буду делать? — всхлипывала она. — К кому обратиться в этой пустыне? О, что с моей дочерью? Какое несчастье ее постигло? Куда ее увезли? Кто это сделал?

Как ни успокаивали ее Фирузэ и Хасан-Кули, бедная мать не переставала плакать. Тогда Хасан-Кули, повернувшись к сурчи, сказал:

— Вези нас обратно в Мензериэ! Заплатим тебе, сколько ты захочешь.

Но сурчи отказался: они были уже около самого города и вернуться в Мензериэ, это значило бы загнать лошадей. Ему пришлось бы отвечать.

Мелек-Тадж-ханум была женщина, как мы сказали, сердечная. Дочь свою она безумно любила. Как могла она теперь забыть о дочери и ехать куда-то в Кум? Но что было делать: сурчи не соглашался вернуться. Ему было даже обещано пять туманов, но он не согласился. В противоположность большинству персов он понимал свой долг и, кроме того, знал, что пять туманов — дело временное, а служба сурчи это нечто постоянное.

А черномазая девица продолжала сидеть в своем углу и молчала.

Мелек-Тадж-ханум пришла наконец в такое бешенство, что бросилась на нее, чтобы задушить ее своими руками. Но Фирузэ удержала:

— Девицу эту надо в Куме отдать в назмие, чтобы ее там взяли на допрос да выяснили все дело.

Услышав слова «назмие» и «допрос», девушка сделала испуганное движение, но тотчас справилась с собой и продолжала сидеть, не раскрывая рта.

Устав от плача и убедившись, что возвращение невозможно, Мелек-Тадж-ханум согласилась ехать в Кум с тем, чтобы там немедленно заявить обо всем в жандармское управление дороги и просить принять меры к розыску Мэин.

Еще через час карета, миновав последнюю переброшенную через дорогу цепь, служившую шлагбаумом для сбора дорожной пошлины, и въехав на широкий хиабан, ведший к мосту на реке Кум, повернула налево и очутилась на огромном дворе чапарханэ.

По совету Фирузэ, которая считала, что плачем и криками можно было только нанести еще больший урон престижу Ф... эс-сальтанэ, Мелек-Тадж-ханум перестала плакать. Они спокойно вышли из кареты и стали в сторонке, отправив Хасан-Кули в город на поиски квартиры.

Вслед за ними вылезла и смуглая девица, занимавшая место Мэин, и пока Фирузэ хлопотала возле Мелек-Тадж-ханум, которая доплакалась почти до обморока, девица тихонько проскользнула в контору, а оттуда — в комнату раиса чапарханэ.

К этому времени солнце поднялось уже высоко, было два часа после восхода.

Девица подала раису письмо, тот прочел его и сказал:

— Отлично. Сейчас в Тегеран отправляется гари, — вы можете с ним доехать до Тегерана.

Девица что-то прошептала ему на ухо. Раис ответил:

— Ну, что же, вот тут, позади, есть маленькая комнатка, идите туда, там вас никто не увидит.

Девица вошла и скоро появилась вновь. Цвет лица ее изменился — лицо ее было белое. Вместо чадры с белой оторочкой на ней была чадра с широкой синей каймой, а на ногах, вместо туфель на высоких каблуках, были калоши, которые тогда носили, и безобразные чагчуры — черные шаровары в сборку, завязывающиеся у щиколотки. Она положила на ресницы сурьмы и навела себе густые брови.

В таком виде она вышла на крыльцо чапарханэ и, не обращая никакого внимания на Мелек-Тадж-ханум, почти лишившуюся чувств, и на Фирузэ, прошла мимо них во двор.

Скоро вернулся Хасан-Кули, присмотревший для них хорошую квартиру. Мелек-Тадж-ханум стало немного лучше, хотя она не переставала плакать. И тут им пришло в голову, что они забыли про черномазую девицу. В карете ее не было! Фирузэ показалось, что она как будто видела, как та направлялась к конторе. Но выяснилось, что ее не было и там.

Исчезновение девицы довело изумление их до последнего предела: теперь они уже совершенно были готовы принять это за несомненный акт вмешательства джинов и пэри в житейские дела людей.

Не меньше четверти часа искали они ее во всех закоулках почтового двора, но черномазая девица точно испарилась.

Оставив всякую надежду, они собрались уже двинуться в город, чтобы скорее заявить жандармскому управлению, как вдруг Фирузэ увидела возле ворот какую-то женщину в чагчурах, у которой были такие же глаза, как у той. Правда, лицо ее было белое. Но зато фигура была точь-в-точь та самая.

Фирузэ подошла к ней и быстро задала ей вопрос:

— А ну, баджи-джан, какой у нас сегодня день?

— Сегодня? — задумалась девушка. — Сегодня четверг, двадцатое Шаабана.

Говоря это, она слегка откинула свое покрывало и посмотрела на них. Когда она произносила свою фразу, Фирузэ стали ясно видны ее зубы — те самые зубы! Это была она!

И Фирузэ схватила ее и закричала:

— Ах ты, мошенница! Так ты воображаешь, что можешь нас провести? Ты та самая и есть, что вместо Мэин-ханум к нам в карету села. А ну, пойдем. Хасан-Кули, возьми ее. Держи, держи. Она и есть, только белилами намазалась.

Девица, точно не придавая никакого значения всем этим крикам и брани, сказала:

— Право же, матушка, вы ошибаетесь, я еду в Тегеран, вчера билет взяла...

Но эти слова нисколько не поколебали уверенности Фирузэ. Она ее не отпускала.

На крики сбежался народ. Образовалась толпа, так что раис чапарханэ вынужден был выйти из своей комнаты и спросить, что тут за скандал. Фирузэ рассказала ему, как все случилось и как эта девица вдруг у них очутилась в коляске вместо барышни, и объявила, что теперь девицу эту необходимо отвести в жандармское управление.

Но раис в ответ засмеялся.

— Ошиблась ты, матушка, ошиблась! Эту женщину я знаю. Вчера она приходила сюда взять билет, а сейчас едет в Тегеран. Я думаю, что вы с ней не встречались.

Услышав это, люди, сбежавшиеся на крики Фирузэ, стали расходиться кто куда; что ни говорила Фирузэ, никто больше ею не интересовался. Раис чапарханэ тоже ушел к себе в контору. Наконец и девица в чагчурах скрылась внутри двора чапарханэ.

Мелек-Тадж-ханум, измученная плачем, с красными от слез глазами, двинулась за Хасан-Кули.

Они повернули направо, на улицу, ведущую к Дар-ос-Шефа, потом еще куда-то, где находилась найденная Хасан-Кули квартира.

Больше Мелек-Тадж-ханум не могла уже сдерживаться. Входя в дом, она била себя по груди кулаком и кричала во весь голос:

— Ой, горе какое! Ой, дочь мою украли! Похитили мою дочь! Ой, что с ней теперь будет?!

Глава девятнадцатая

ПРИМЕРНЫЙ ДРУГ

Мы оставили Фероха в тот момент, когда он уселся в экипаж, сказал извозчику адрес и куда-то поехал.

Через десять минут экипаж остановился в конце Хиабана Бордж-Нуш, возле караван-сарая с вывеской над воротами. На вывеске было крупными буквами написано:

«Чапарханэ кумско-султанабадско-исфаганской дороги»

Приказав извозчику подождать, Ферох вступил под свод ворот, ведших во двор, и, увидев боковую дверь, маленькая вывеска которой говорила, что за нею находится кабинет раиса чапарханэ, вошел.

Как мы уже знаем, Ферох, прочтя письмо Мэин, тоже решил ехать в Кум. Он не мог перенести разлуки.

Войдя в кабинет, Ферох увидел сидящего за письменным столом молодого человека, погруженного в чтение каких-то бумаг. При звуке шагов Фероха молодой человек поднял голову, и оба они вскрикнули от удивления.

Вместо безразличного для него раиса, Ферох увидел перед собой близкого друга Ахмед-Али-хана.