Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В келье от распиравшей Пимена злобы, от многого свечного горения, от наглухо заткнутых на зиму слюдяных окон становило трудно дышать. Лоб Пимена был в испарине. Гервасий молча, со страхом глядел на своего господина, опасаясь, что гнев владыки, как и случалось уже почасту, нерассудливо падет на него, Гервасия.
Но Пимен, посверкав, угасал. Набрякшее, притиснутое лицо, налитое бурой кровью, становило темнее, потухали глаза. Помолчав, изронил с болью:
– Нет, надобно ехать! Князь не велит, дак и князь-то вельми недужен, а коли… Не дай Бог… Василий – от со свету меня сживет с Киприаном своим!
Тут вот он и решил созвать посельского Ивана Федорова, чтобы поручить тому отай готовить поминки и справу в далекий константинопольский поход.
Иван сперва не подумал даже о мере ответственности, впрочем, о прещении Дмитрия он и не знал вовсе. Его охватила бурная радость узреть столицу православия! А на улице царила весна, и Иван Федоров, разом окунувшийся в суматошную предотъездную суету, понимал, чуял одно: впереди Царьград!
Глава шестнадцатая
Князь, узнав о самовольном решении Пимена, рвал и метал. Догнать! Воротить! Запереть в Чухлому, в монастырь, в подземельную яму!
Евдокия, как могла, утишала своего благоверного:
– Ну и посадишь, кем заменишь-то? Киприаном?
Дмитрий замолк, словно споткнувшийся на скаку. В самом деле, чем заменить? После толковни с боярами Пимену положили пока не препятствовать, а по возвращении сыскать с него и со старшого владычного обоза, Ивана Федорова, виноватого уже в том, что отправился, не предупредив ни княжого боярина, ни полкового воеводу. К великому счастью Ивана, к его возвращению Дмитрий Иваныч был уже мертв и о наказании просто забыли.
С Пименом ехало много духовных лиц, с клиром и обслугою набиралось до полутораста душ. Одержимый мрачными предчувствиями, Пимен повелел Спасскому архимандриту Сергию делать попутные записи![58]
На рязанской стороне снегу уже не было, и дороги начинали просыхать. Князь Олег почел нужным устроить Пимену торжественную встречу.
Ведал ли Пимен, что эти чествования – последние в его причудливой судьбе? Возможно, и ведал! Ибо все собравшиеся тут епископы намеревались не столько чествовать владыку, сколько затем, чтобы хором, соборно, выставить его из Руси.
В Рязани побыли почти неделю. Ненавистный Пимену архиепископ Федор исчез на второй день, рано утром уехал конями в Кафу, чая обогнать Пимена.
Олег провожал Федора в накинутом на плечи соболином опашне (от крепкого утренника пробирала дрожь).
– Ратников не послать с тобою? – вопросил.
Федор весело отмахнул головою:
– Не догонит!
– Смотри! – остерег его в последний раз рязанский князь, подумав в этот миг об игумене Сергии, и, набрав полную грудь речного весеннего воздуха, повернул в терем.
Глава семнадцатая
Позади последние, прячущиеся в укромности русские селения. Вдали, на берегах, стада. Чужие, ордынские. В неделю жен-мироносиц минули Мечу и Сосну. Тишина. Звенят над затонами стрекозы. Московляне плывут навстречу теплу, и лето стремительно приближается к ним.
Минула под Ельцом последняя русская встреча. Река разливалась все шире, все неогляднее. Перед городом Азовом, в канун Вознесения, рязанские проводники покинули судно. Тяжелые масляные волны доходили от Сурожского моря, покачивая корабль.
Иван Федоров со своими молодцами отошел к берегу, чтобы наполнить бочонки водой, и нападение фрягов, заимодавцев Пимена, на корабль произошло без него. И к лучшему, как прояснилось впоследствии. Невесть что бы и произошло, возьмись русичи за оружие.
Впрочем, начавшийся было грабеж корабля скоро был остановлен Пименом, и даже отобранное добро возвращено путникам. Пимен сердито отмыкал скрытые в тайниках ларцы, сыпал серебро. Потея, двигая желвами скул, провожал взглядом диргемы и корабленики, продолговатые гривны-новгородки и дорогие меха, что связками по счету принимали двое фрягов.
Ругань и споры уже были окончены, и главный фрязин взвешивал теперь на весах дорогой металл, возвращая свой долг с набежавшею за протекшее время лихвой. Речи начались уже более плавные, без возглашений и вздохов. Посмеиваясь, фрязин сказывал теперь местные новости.
– Дружок твой, пискун Федор, почто не с тобою?
– Где он?! – взвился Пимен, услыша ненавистное имя.
– В Кафе сидит, в карантине. Дожидает какого судна… Да ты, владыка, знаешь ли, что князь Митрий помер на Москве?
Пимен смотрел на фрязина остановившимся взглядом, трудно переваривая едва не раздавившую его лавину новостей. Великий князь помер? Федор в Кафе? Значит…
– Поможешь? – вопросил с внезапно пересохшим горлом. Забыв о недавних сожалениях, схватил увесистый серебряный потир, сунул фрязину: – Федора, Федора мне!
Фрязин согнал улыбку с лица, подумал, прикинул, взвесил про себя, не будет ли какой пакости от нового князя. А, когда еще дойдет! Да и на Пимена все свалить мочно! Костисто олапив кубок, фрязин кивнул головой. Говорили мало, намеками, но страшный Пименов замысел, почти исполненный им в Кафе, возник именно здесь.
Иван Федоров пристал к кораблю, когда уже удоволенные фряги покидали палубу. Выслушал о набеге молча.
– Заплатил им Пимен?
– Заплатил.
– Ин добро… – (Духовные в бою не помога, а четверыми от фряжской саранчи все одно было бы не отбиться.)
– Мы воду привезли, пошли кого-нито из молодых мнихов бочонки катать!
К вечеру другорядного дня прошли Керченский пролив и уже в виду Кафинского рейда бросили якоря. Как-то скоро к борту подошла фряжская лодья, куда и уселся Пимен с двумя прислужниками.
Потекли часы. Кормщик ворчал, что они упускают ветер, и уже к исходу нового дня порешили послать за митрополитом струг. Иван усадил молодцев на весла, сам сел за правило. Не без труда довели струг до берега.
Дальше начало твориться что-то не совсем понятное. Фряги пытались их остановить, бормотали нечто невразумительное. Подошедший грек повел глазами, немо указывая на башню-тюрьму, и Иван, вдруг ощутив непонятный ужас, ринул туда, приздынувши саблю, распихивая фрягов. Его молодцы тесною кучкой бежали следом, также полуобнажив оружие. Фряги, разумеется, свободно могли их убить, но, видно, что-то не сработало в налаженном генуэзском механизме на этот раз, кто-то с кем-то о чем-то не сговорил, и их допустили до тюрьмы. А там уже остановить русичей стало не можно. Тем паче ратникам почудило,
