Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«С какой такой стати я пообещаю ему победу?»
«Скажешь так: он покарал твоих врагов — иль-накиба, факиров и дервишей, и ты получила знак свыше, что Небо избрало тебя, дабы теперь твоими руками отомстить его недругам. Твои молитвы, объявишь ты царю, и в особенности четки, которые он будет видеть на твоей груди, — это непобедимое оружие, и оно погубит всех, кто злоумышляет против тебя… Дальше произнесешь: „Эти четки я отдаю в твои руки, государь, отметь их своею печатью, зарой глубоко под землю, завали тяжелыми камнями. И, если завтра утром я не появлюсь перед тобой с этими самыми четками на груди, ты отправишь меня в лечебницу для умалишенных. Но ежели я приду с четками и каждая их бусина будет на своем месте, то попрошу тебя об одной-единственной милости… И тогда, отвечаю своей головой, царствие твое превзойдет благополучием все твои ожидания“.
Вот, Хамене, что ты должна проговорить и сделать. Ступай смело, моя добрая святая, я останусь здесь в качестве заложника: можешь запереть меня и, если тебя сочтут умалишенной, отдашь лекарям две головы вместо одной».
Получив наставления и заверения в успехе, моя прабабка бросилась к ногам Зинеба-иль-Мурата. Она повторила слово в слово данный ей урок. Царь, снедаемый тревогой, устремился за слабым лучиком надежды, которую она ему подала, взял четки, удалился в свой кабинет и кончиком кинжала нанес особые метки на каждую бусину.
Поздним вечером он запер данный ему залог в золотой сундук с тремя массивными замками, что стоял у изголовья его ложа.
Тем временем паломник и паломница собрались поужинать, о чем позаботился незаменимый Илаг Кадахе.
К столу позвали и мою будущую мать. Армянин вел себя с нею весьма почтительно и любезно. После, и я сам это слышал, она признавалась, что недоумевала, как столь достойный человек мог проникнуться любовью к такой старухе, как моя прабабка. Не иначе, как святость ее затмила ему глаза и помрачила рассудок. Когда ужин подошел к концу, хозяин поднялся и сказал:
«Добрая моя Хамене, чтобы продвинуться к нашей общей большой цели, мне прямо здесь надо сделать одно маленькое дельце, и пусть наша девочка останется и посмотрит. Обычно детей стремятся удалить и избавить от того, что выше их понимания. Что до меня, то я, насколько это возможно, поступаю как раз наоборот. Наша прекрасная Ятисса отличается благоразумием, и я скорее предпочел бы видеть ее болтливой, чем несведущей… Хамене, принеси жаровню, возьми щипцы, брось в огонь какие-нибудь благовония вместе с кусочком шнурка от твоих четок и произнеси при этом громко и уверенно: „Во имя того, кто делает всё для осуществления наших намерений, пусть мои четки вернутся ко мне, где бы они ни были“».
Пока моя прабабка произносила слова, смысл которых нам всем ясен, ее окутал дым от благовоний, а когда он рассеялся, четки уже висели у нее на груди.
Армянин показал ей пометы, сделанные царем.
«Видишь, — усмехнулся он, — все предосторожности обращаются нам на пользу. Теперь ты во всеоружии и готова защитить государя от врагов. Завтра утром явишься к его пробуждению. Не бойся нарушить сон Зинеба-иль-Мурата, ему всё равно не спалось. Тебе останется довершить начатое всего лишь несколькими словами, обращенными к царю. Вот они: „Четки, которые ты видишь у меня на груди, могли бы передушить всех твоих недругов. Мухаммад вложит их в руки ангелов-мстителей{348}. Однако это не главное, нужно, чтобы ты, сознавая справедливость всего содеянного, остался с высоко поднятой головой. Рука твоя обрушится на толпу обманщиков и разбойников: ты ведь хочешь царить с миром в Дамаске и передать престол своим наследникам?“ Царь конечно же скажет да. „А я всей душой хочу услужить тебе и обеспечить покой тебе и твоим потомкам. Согласись лишь дать в жены своему сыну мою внучку Ятиссу, самую прекрасную и благоразумную девушку во всем Дамаске… Пошли своего главного евнуха в мой дом, там он найдет почтенного старца, нашего родственника. Пусть евнух доставит на носилках мою внучку во дворец так, чтобы никто не увидел ее лица, и пусть наш родственник сопровождает ее. Позови сюда кади, и, если наши дети понравятся друг другу, дело будет сделано. Только при этом условии я помогу тебе: от меня потребуются огромные усилия, и я имею право на вознаграждение“. Ничего не забудь, Хамене, и прикажи, чтобы в твое отсутствие меня впускали в дом, если возникнет такая необходимость».
Старуха с точностью исполнила все указания армянина. Зинеб-иль-Мурат, увидев на Хамене те самые четки, которые он собственноручно накануне пометил и запер за тремя замками, не мог прийти в себя от изумления и только молча бросал недоуменные взгляды то на четки, то на свой сундук.
Всё это казалось выше человеческого понимания и избавило царя от сомнений: он решил довериться Дамасской святой, которая до той поры была у него не в чести, ибо только чудом он мог спастись от своих врагов и от тех, кто зарился на его корону.
Зинеб-иль-Мурат согласился принять помощь Хамене и заплатить назначенную цену. Евнух отправился за Ятиссой и со всеми положенными церемониями доставил ее во дворец. Царю хватило одного взгляда на нее, чтобы последние его сомнения отпали сами собой. Лицо моей будущей матери было спрятано под покрывалом, все увидели только великолепное жемчужное ожерелье у нее на груди. Но, когда Ятисса спустилась с носилок и ступила на дворцовую лестницу, один лишь стан ее царственный и походка создавали впечатление, что эта девушка только что сошла с одного трона, чтобы взойти на другой.
Кади исполнил свои обязанности, армянин получил в награду халат на меху{349}, и Ятисса стала женой единственного царского сына.
Обстоятельства не позволяли устроить торжества и празднества по случаю этой свадьбы, и, пока молодые знакомились друг с другом, а кади и прочие свидетели угощались за царским столом, паломник и моя прабабка отошли в сторонку.
«Итак, — сказал армянин, — судьба твоей дочери решена. Я займусь делами царя Дамаска, и вскоре ты поймешь, что я забочусь о вас так, как если бы вы были моей семьей. Остается подумать о нас с тобой. Неужели у нас не хватит
