Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Передав свиток Самуилу, так называемый раввин обнял его.
«Прощай, брат мой, моя паства с нетерпением ждет меня в Сафаде».
Сообщив жиду подобные сведения, раввин пробудил его алчность. Самуил быстро ознакомился с краткими, четкими и убедительными фактами, которые к тому же невозможно было отрицать, ибо на всех документах стояли собственноручные подписи виновных. Сколько средств попадет в его, казначея, руки! Сколько богатств будет изъято, и, вполне возможно, часть их перепадет ему, не говоря уже о том, какое влияние он приобретет в новом правительстве!{347} И уж тогда он не откажет себе в удовольствии отомстить некоторым из своих личных недругов.
Как только царь возмутился тем, что в казне очень мало денег, и заявил, что это не только мешает осуществлению его великих замыслов, но и, более того, заставляет отказывать в вознаграждениях отличившимся подданным, Самуил, представив все доказательства, обрисовал государю картину злоупотреблений и хищений в столице, а также показал, какие несметные богатства потекут в казну после установления нового порядка.
Зинеб-иль-Мурат, царь Дамаска, позволил увлечь и ослепить себя подобными речами: он послал за недобросовестными служителями, потребовал от них отчета, и те предъявили заранее заготовленные фальшивые документы. В ответ государь выложил на стол расписки, тайком изъятые у них ловкими руками собратьев Бен-Мозеса.
Увидев эти неопровержимые доказательства, несчастные так поразились, что пришли в полное замешательство и тем самым выдали себя. Головы полетели, удары палок посыпались градом, украденные богатства были изъяты, и во всех уголках Дамаска один за другим сносились дома и дворцы.
На всех перекрестках развесили сообщения о причинах назначенных наказаний, больные в лечебницах возрадовались настолько, насколько позволяли их изнуренные недоеданием тела, народ, ненавидевший богатеев, наслаждался всеми притеснениями, кои выпали на долю последних.
Моя прабабка с удовольствием наблюдала за тем, как страдали иль-накиб, главные факиры и дервиши. С четками в руках она бегала по всему Дамаску.
«Смотрите, — говорила Хамене встречным и поперечным, — кара небесная обрушилась на злодеев, которые хотели помешать добрым людям молиться за усопших. Остерегайтесь тех, кого наказывает наш государь, не просите их об услугах».
Самуил торжествовал: казна пополнялась, целые повозки, груженные золотом и ценными вещами, въезжали в царский двор. Однако в Багдаде тем временем сгущались тучи, и вскоре разразилась буря, которая опрокинула все замыслы казначея.
Факиры и дервиши (а среди них были и родственники халифа) подали жалобу на самый верх — в Багдад: под своим прошением они собрали подписи не только больных, находившихся в багдадских лечебницах, но и здоровых бедняков.
Не отказались поставить свои имена и те, кого в этих больницах морили голодом, и весьма высокопоставленные особы. В прошении же говорилось, что великолепные учреждения праведного Умара-иль-Ахаба, призванные содержать Большую мечеть и лечебницы, будут уничтожены, ибо царь Дамаска присвоил себе право распоряжаться доходами, принадлежащими этим заведениям с дозволения халифа. Кроме того, устав этих учреждений несет проклятие тем, кто смеет нарушать предписанный порядок их управления, и только халиф имеет право требовать отчета от учреждений, основанных им ради пользы всех правоверных.
Эта жалоба уже сама по себе поставила Зинеба-иль-Мурата в затруднительное положение; однако случилось так, что из-за нее оказалась в опасности и жизнь правителя: один из его братьев, женившись на дочери первого багдадского визиря, возмечтал о престоле Дамаска.
До той поры Зинеб-иль-Мурат не злоупотреблял своей властью, карал лишь тех, чья вина была очевидна, и не допускал повальной расправы. Он представил халифу полный отчет о своих действиях, но первый визирь, подав повелителю жалобу на дамасского царя, скрыл этот отчет и всё, что оправдывало Зинеба-иль-Мурата.
Поднялась такая буря, что гибель правителя Дамаска казалась неизбежной: его багдадские друзья сообщили ему об угрозе, но, даже если бы он бежал и скрылся в пустыне, враги, не спускавшие с него глаз, непременно настигли бы его.
В Дамаске всё пришло в смятение, народ призывали громить жидов, и к казначею явились его братья по вере.
«Кто надоумил тебя ввязаться в это дело?» — спрашивали они.
«Наш великий раввин из Сафада», — отвечал Самуил.
«Да ты что? — удивились евреи. — Его и ноги-то никогда не было в Дамаске. Мы точно знаем, что великий раввин никуда не выезжал. Ты принес нас в жертву самозванцу!»
Пока Самуил отбивался от обвинений, царь, дабы хоть как-то утихомирить народ, приказал схватить казначея. Эта жертва мало что давала, но тут во дворец примчалась моя прабабка со своими бесценными четками на груди и припала к ногам Зинеба-иль-Мурата.
Я должен объяснить, мои дорогие царевичи, что привело святую Хамене к царю.
Однажды, пройдясь с молитвами по кладбищу, она шла по городу, радуясь наказаниям, которым подвергли ее врагов. Дома бабуля скинула с себя покрывало, положила на стол Коран и уже собиралась снять с шеи четки, когда явился ее паломник.
«Ты уже вернулся?» — обрадовалась она.
«Да, я спешил оказать тебе обещанную услугу, и сейчас настал удобный момент. Не снимай свои четки, моя святая, они нам понадобятся. Только позволь мне отрезать ножницами кончик шнурка, на который
