Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Митяй… – начал было Василий.
– А што Митяй! – оборвал отец. – И книжен был, и разумен!
– А галицки епархии… Кабы не Киприан…
Но отец и тут не дал ему говорить:
– Не верю! Ни лысого беса не вышло бы все одно! Прелаты латынски не позволили бы, передолили! Ульяна вон и та не сумела Ольгерда на православие уговорить… Так и помер! Кто бает – язычником, кто бает – христианином, а Литву все одно католикам отдали! И Витовтовой дочери, сын, боюсь!
Дмитрий сидел большой, тяжелый, оплывший, с нездоровыми мешками в подглазьях, и Василию вдруг горячо, по-детски стало жаль родителя. Захотелось обнять его, прижаться, как когда-то в детстве, расцеловать, утешить. Видимо, и Дмитрий что-то понял, скоса глянув на сына, утупил очи, вздохнувши во всю жирную грудь, произнес тихо:
– Овогды не чаял, дождусь ли… Тут колгота в боярах, Юрко прочили в место твое. Не подеритесь, сыны, на могиле моей, не шевельните костью родительской!
(«Не кто иной, как Федька Свибл! – с тайной злостью на отцова возлюбленника подумал Василий. – То-то Юрко зверем на меня глядит!»)
Дмитрий помолчал, вновь поднял на сына глаза, требовательные, взыскующие:
– Доносят, с дочерью Витовтовой слюбились тамо?.. – Он недоговорил, задумался. Вопросил вдруг тревожно: – Не съест тебя Витовт твой?
– Не съест! Литовски жены, почитай, никого еще не съели!
Дмитрий помолчал, понял. Опять свесил голову.
– Ну, тогда… А все одно, пожди! Как тамо и што. Ноне не вдаст ю замуж, Ягайло воспретит, круль дак! – Отец отмахнул головой, отвердел ликом: – Хочу, сын, великое княжение тебе оставить в вотчину, по заповеди Олексиевой. Пора! Не все нам ордынски наказы слушать! Кошка доносит, царю нонь не до нас, уступит… Ну и я… Батько Олексий, покойник, того и хотел! К тому половину моих московских жеребьев тебе одному отдаю, на старейший путь. Да Коломну, да волости, да прикупы… В грамоте все писано! Братья не обездолены тоже… Ну и велю мелким князьям на Москве жить! За доглядом твоим штоб и под рукою всегда. Без того – двору умаление. У царя ордынского вон подручные царевичи тоже под рукою живут, не грех перенять! Владимир Андреич будет тебе, как и мне, младшим братом. Началуй! Великую власть тебе вручаю, не урони! А уж коли Господь отымет… Али деток не станет у тя, тогда Юрко… А до того ты ему в отца место. Помни! Не задеритесь, сыны! – вновь требовательно повторил он и замолк, свесил голову.
Василий лишь потом понял, постиг всю глубину отцова замысла и размер ноши, свалившейся ему на плечи с этим решением родительским. Всю Русь – эко! Великое княжение, за которое столетьями дрались князья Киевской, потом Владимирской Руси – в вотчину и род! Ему одному, старшему! И такожде наперед – вся власть старшему сыну! Не было того ни в Литве, ни в Орде. Не было и в Византии самой!
– Нижний надобно не упустить. Семена с Кирдяпой смирить – тебе поручаю. Я уже не успею того. А Нижний – надобен!
– Москву из-за Кирдяпы сдали? – решился подать голос Василий.
– Бают, роту давал один Семен, он и в особой чести у хана. Василий, слышь, токо рядом стоял.
– Словом, не воровал, а за чужой клетью хозяина сторожил, пока дружки добро тянут! – недобро уточнил Василий.
Дмитрий воздохнул:
– Так-то оно так! Да Василий Кирдяпа к тому еще и старший сын! С им оттого и докуки поболе… На Кирдяпу особо не налегай! Тохтамыш его в железах держал, бают. Авось поумнел с того! А с Семена за Москву спросить надобно полною мерой!
Оба задумались. В комнате копилась тишина, потрескивало дерево, ровно горели свечи, огоньки их плавали, дробясь, в слюдяных оконцах горницы.
– Иди! – наконец разрешил отец.
Василий двинулся было к выходу, остоялся, быстро подошел к отцу, взял руку родителя, тяжелую, бессильную, горячо и молча облобызал. И отец чутко, легко огладил сына по волосам. У обоих защипало в глазах в этот миг.
Глава одиннадцатая
В июле, шестого числа, вернулся из Цареграда Пимен и тотчас затеял собирать внеочередную дань с владычных волостей.
В Москве бушевал сенокос. Все и вся, стар и мал, были в полях. Торопясь ухватить ведренные дни, косили и гребли, метали высокие копны.
Среди этих трудов приезд Пимена с его новыми грабительствами и запросами был совсем уж некстати!
Владычный посельский, Иван Федоров, чумной с недосыпа, так прямо и высказал в натиснутое, набрякшее купеческое лицо владыки:
– Нету серебра! А другого пошлешь, те же раменски мужики живым спустят ли ищо, а то и шкуру на пяла растянут! Вот и весь мой сказ! Сколь мог – собрал, послано было тебе, к Царюгороду, а ныне не обессудь и не зазри! Нету и нет! Токо отдышались от последнего разоренья, токо выстали!
Пимен ел Ивана глазами, пробовал стращать. Но заменить Федорова кем иным в такую-то пору… Слишком понимал Пимен в хозяйстве, чтобы не почуять, что без этого данщика ему не обойтись.
Приходило, по совету того же Ивана Федорова, сбирать обоз, везти снедное в Нижний, на продажу, благо там стояла дороговь на русский товар. Не ведал Пимен, что с тем же обозом и тот же Иван Федоров повезет тайное послание архиепископа Ростовского Федора к суздальскому владыке Евфросину, глаголящее о нем, Пимене, коего, по мысли Федора, собором епископов надобно было отрешать от власти. Племянник Сергия Федор Симоновский, а ныне архиепископ древнего града Ростова, принял на себя эту задачу, осознаваемую им как задачу спасения страны.
Папа Урбан VI, ненавидимый всеми, умер в 1389 году. Раскол в римской церкви, «великая схизма», все углублялся, Авиньонский антипапа Климент VII пробовал даже взять Рим. Меж тем Венеция с Генуей истощились в кьоджской войне[57], и чудовищные объятия католического питона, пытавшегося удушить восточную православную церковь, на время ослабли. Поэтому новый византийский патриарх Антоний, друг и покровитель Киприана, после смерти Нила в феврале того же 1389 года взошедший на патриарший престол, смог воскресить в какой-то мере самостоятельную политику восточной церкви, а именно – вновь добиваться воссоединения всей русской митрополии, разорванной спорами Литвы с Москвою, под властью одного духовного главы, каковым должен
