Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тетенька-а! Там нету никого-о! Там ле-ес!
Она помахала ему рукой и пошла по едва заметной дороге, скорее тропинке даже, да и то не очень исхоженной, которая этой своей неопределенностью и привлекла ее в прошлый раз. Она тогда подумала, что тропинка, наверное, затеряется и кончится ничем, но тропинка все не кончалась, все вилась меж березовых и сосновых стволов. Кое-где темнели старые пеньки, видно, когда-то деревья тут уж очень мешали проезду, и их срубили, но срубили с расчетом и бережностью, не прихватив ни одного сверх необходимости. В низинах были навалены стволы молодых березок. Стволы наполовину всохли в землю, но все равно светились белизной.
Озеро уже просвечивало сквозь деревья, но Лика не стала спускаться к нему, а взяла левее, в гору, и долго карабкалась по камням и малиннику с еще зеленой ягодой, пока не оказалась на лысой вершине, без кустов и травы, из одного черного в оспинах камня, оспины в нем были выедены водой и временем. Лика подумала, что камню этому наверняка столько же лет, сколько и всей Земле, что он уже дряхлый и устал жить, но умереть не может.
Озеро отсюда виднелось целиком, с заводями и островами, с камышовыми зарослями и одинокой рыбацкой лодкой у дальнего берега. Над водой все еще стлался редкий косматый туман, розово пронизанный ранним солнцем, а солнце, красное и тоже косматое, едва оторвалось от леса и было в этот час родственно близким. Лике вдруг показалось, что все вокруг включено в тайный разговор, доступный всем, кроме нее, показалось, что в этот час совершается что-то важное и мудрое, но это мудрое обтекает ее, как вода обтекает камень, и ей позволено только присутствовать, не понимая и не участвуя. Она — выпавшее звено в цепи этой старой горы, деревьев и звучащей и неслышимой фантасмагории красок над озером. Цепь замкнута без нее, и неизвестно, есть ли возможность снова включиться в тайную перекличку всего сущего, и не оттого ли наше беспокойство, наши метания и наша бедность. И она протянула руки к солнцу, и в тот же миг устыдилась этого движения, потому что солнце — всего лишь огненный шар, деревья идут на столы и бумагу, а черная в оспинах гора давно выжила из ума от старости.
Лика опустилась и села на холодный камень, почувствовала, как в трудную глубь горы утекает тепло ее тела, и наверно, если сидеть долго, то тепло утечет совсем, и тогда тоже станешь камнем. Она усмехнулась своим мыслям и пересела на сумку. Все эти мечтания про цепь живого и неживого, конечно, вздор, по деревьям прошумел ветер, туман исчез, озеро стало гладким и непроницаемым, на черный камень села изумрудная стрекоза, задолбил сосну красногрудый дятел, зашевелилась и занялась дневными делами всякая божья мелочь. Солнце оторвалось от озера и стало обычным круглым солнцем.
Лика опустилась к землянке. Дверь была прикрыта, но замка не было, Петя находился где-то рядом. Лика поискала, что бы сделать, но посуда была чистая, постель убрана, костер аккуратно затушен. Она пошла собирать сушняк и насобирала его на неделю, куча получилась здоровая и портила берег. Лика отыскала топор и стала рубить, и кажется, пришлось ей заниматься этим впервые, и теоретически никакой премудрости в этом не было, а на практике обрубленный сучок саданул ей прямо в лоб, хорошо хоть не в глаз, шишка вздулась здоровая. Она с сомнением осмотрела топор, махнула посильней, и острый сук просвистел около уха. Что-то там хитрил второй закон механики, она попробовала наставлять топор наискось, и сучья стали отлетать в стороны, как им и положено. Самостоятельность открытия доставила ей долгое удовольствие, и она с наслаждением перерубила всю кучу. Потом нашла тяпку и пошла окучивать картошку в маленьком огородике за землянкой.
Петя явился только к вечеру, с косой и граблями на веснушчатом плече и ворохом белых грибов в верхней рубахе.
— Ну? Гляди-ка! — обрадовался Петя. — И картошечка горяченькая? Дело, дело… Умоюсь только, ага?
Он заторопился к озеру, а Лика перебирала тугие, толстоногие грибы, любовно обрезанные и зачищенные, заново удивляясь белизне и аромату земельного плода.
— Комарье-то ничего, не донимает?
— Терплю.
Плавучий травяной настил под Петей прогнулся, ноги погрузились в воду по колени и погружались еще дальше, Лике было жутковато на это смотреть, илистая глубина там была на метры, а Петя все поплескивал на себя и не спешил.
— Пообвыкнешь — легче будет, — говорил он с удовольствием. — Поначалу жуть как кидаются. По запаху нового человека чуют. Ну, скажи ты на милость, что в нем, в комаре? Одна мелкая видимость, а нюх как у гончей. Сейчас мы в костер осинки подкинем, дымом их осадит малость… Притомилась с непривычки-то?
— Да нет, ничего.
— А я только на дальний покос вышел, слышу — топор у землянки тюкает. Удар не мужской, дробный. Не ребятня ли озорует? Обратно топать — время жаль, роса высохнет, по сухой траве не косьба. Вышел к берегу, откуда землянку видать, и на березу: ага, бабье платье мелькает. Ну, одна баба худа не сделает.
— Почему одна? — улыбнулась Лика. — Может, я с кем-то?
— А коли б с кем-то, так не ты бы дрова рубила.
— Ну, теперь и мужчины есть, которые топора в руках не держали.
— Ладно-ко, ты наше сословие не обижай, — сказал Петя, выбираясь на берег. — Мужик он все равно мужик, все равно он трудности на себя берет.
— А если ему брать нечего? — спросила Лика.
— Чтоб такое было — этого быть не может, — убежденно сказал Петя. — Чтоб человек без дела — какой же он человек?
— Да нет, — протянула Лика, — работают, конечно. Как и положено, восемь часов.
— А потом? — спросил Петя.
— А потом пиво пьют.
— Ты, Викторовна, мне голову не морочь: восемь часов — это восемь часов. А куда еще столько же?
— Ну, в кино, или в гости, или в домино…
— Куда? — не понял Петя.
— Книги читают, журналы…
— Книги — это хорошо. А только — зачем?