Наложница фараона - Якоб Ланг

Она уже подошла прямо к ступенькам крыльца. Надо постучать. Но она не могла заставить себя сделать это. Ей представилось живо, как та выходит из двери и гонит ее, или просто высылает служанку, пусть служанка прогонит нежеланную гостью.

И снова она принялась укорять себя. Как можно!.. Она должна войти в дом и побыстрее узнать, здесь ли Андреас. И если нет… Вдруг раскрылась бездна в душе… Если нет!.. Она совсем одна. Страшное одиночество. Некому помочь, некому поддержать ее. Мальчик ее в опасности. И она сама не в силах помочь ему… Вдруг ей почудилось, что это уже было, но как-то странно, как-то давно было, и почему-то ощущение странное, что это было давно; да, было давно и когда ее маленький Андреас был взрослым!.. Но так не могло быть… такое невероятно…

Нет, она должна побыстрее стряхнуть, отбросить все эти странные ощущения свои. Не надо, не должна она бояться унижения. Она готова вытерпеть любые мучения, любые самые мучительные унижения ради своего мальчика.

— Ведь это мое существо и я его люблю, — вполголоса произнесла она. — Мой человечек, — проговорила она мягко и улыбнулась тепло и нежно, как улыбалась каменная Богоматерь, сделанная резчиком.

Молодая женщина решительно взошла на крыльцо и взяла бронзовый дверной молоточек.

Они еще не кончили обедать и доедали рыбу с кореньями, когда из прихожей донесся стук в дверь. Значит, стучали громко.

Андреас, сам того не сознавая, догадался мгновенно. Тотчас соскочил со стула и побежал в прихожую с возгласом:

— Мама!..

Хозяйка, не вставая со стула, вопросительно посмотрела на Элиаса. Он усмехнулся ей ободряюще, потянулся к стулу рядом с ее стулом, чтобы погладить девочку по голове. Затем быстро произнес, опустив глаза:

— Я провожу его…

Женщина понимающе кивнула.

Элиас Франк вышел в прихожую. Служанка молча смотрела как мальчик поспешно натягивал сапожки. Дверь на улицу была приоткрыта. Элиас догадался (это нетрудно было), что мать мальчика не хочет входить и стоит у двери. Мальчик то и дело вскидывал головку и глядел на приоткрытую дверь, словно мог увидеть мать. От помощи служанки он отказался.

— Дай-ка я помогу тебе одеться, — нерешительно предложил отец.

— Не надо, — не враждебно, но уже отчужденно отвечал маленький Андреас. Он торопился и ему казалось, что он все делает медленно.

Там, снаружи, у двери, мать ждала его терпеливо. Он почувствовал ее сдержанность и терпеливость, и сам немного успокоился. И Элиас Франк почувствовал (и уже знал), что она там, стоит, ждет сына, когда мальчик выйдет к ней. Элиас чувствовал, что на него, на отца ее ребенка, на человека, с которым она была счастлива (он был уверен — была, и сам ведь он был с ней счастлив), на него она не держит зла. Он почувствовал, как сильно и он любит своего мальчика, и гордится его умом и красотой. Но к этой любви, к этой гордости примешивались почему-то болезненная тоска, мучительная жалость. Он вдруг с некоторым изумлением осознал, что он не испытывает к Елене никаких враждебных чувств, он хотел бы увидеть ее лицо, держать ее за руку. Он хотел бы, чтобы она и ребенок снова принадлежали ему; хотел бы заботиться о них ласково, вместе с ней смотреть на мальчика, замечать какие-то милые занятные черточки в его поведении и внешности, указывать ей ласково и весело на эти черточки, и чтобы она тоже замечала и указывала бы ему на все милое и занятное в характере их сына. А мальчик весь такой милый и занятный, все в нем такое очаровательное, прелестное. Но почему Элиас думает сейчас обо всем этом с такой тоской? Почему он не может быть со своим сыном, с женщиной, которую ведь любит? Казалось, не было никаких видимых, ясно ощутимых запретов. Но было нельзя. Почему? Не было понятно. Только тоска…

Мальчик уже оделся и бросился к приоткрытой двери. Отец едва успел задержать его, ухватив за рукав теплой курточки.

— Погоди, Андреас. Я тоже выйду с тобой… — он хотел было произнести «к твоей маме», но запнулся, не смог…

Елена стояла на крыльце у двери. Когда она постучалась, служанка отворила ей спокойно. Елена в обычной своей тихой и деликатной манере спросила, не здесь ли мальчик, описала его, и скромно сказала, кем он приходится хозяину дома. Служанка не грубила, а ответила, что мальчик здесь и обедает вместе с хозяевами. Тогда Елена сказала, что подождет; она не хотела мешать мальчику, пусть он побудет с отцом. Но Андреас уже выбежал в прихожую. Ей не хотелось входить в этот дом. Она испугалась, что мальчик выбежит без верхней одежды к ней за дверь и может простудиться. Она громко сказала ему своим мягким напевным голосом, чтобы он спокойно оделся, она подождет. Тотчас она подумала, что, может быть, ему хотелось бы еще побыть с отцом. Но нет, чувствовалось, что мальчик уже захотел уйти к ней. Как только она узнала, что Андреас здесь и никакая опасность не угрожает ее мальчику, она успокоилась. Уже не было больно, оттого что она стояла, как нищенка, на каменном крыльце дома, где прежде была хозяйкой. Это все теперь было все равно. Был бы только здоров Андреас, было бы ему хорошо…

Когда ее мальчик выбежал на крыльцо, она быстро склонилась к нему и обняла; даже не сразу почувствовала, сосредоточенная на ребенке, что и его отец вышел к ней.

Элиас остановился, чувствуя неловкость. Она не держала на него зла, не была настроена враждебно, но она не могла говорить с ним, как говорят с близким человеком. И он сам вдруг мучился в тоскливом тягостном непонимании — почему он не может вновь соединиться с ней, со своим ребенком? Что оно было, это мешающее, препятствующее, что? Не мог понять. Не мог определить. Но оно было. И от всей этой бессмысленности и безысходности такая тоска делалась…

— Андреас, — сказал отец, — я хочу подарить тебе что-нибудь. Подожди, я принесу…

Он уже хотел идти. Но Елена быстро распрямилась, одной рукой привлекая мальчика к себе, другой — оправляя головной платок.

— Не надо, — быстро и без враждебности отозвалась она.

Но мальчик любил, когда ему делали подарки. Ему стало интересно, когда отец захотел ему что-то подарить, он опять почувствовал себя близким отцу.

— Мама! — воскликнул мальчик просительно. И чувствовалось, он был уверен, что мать уступит ему.

И мать уступила.

— Хорошо, — тихо и коротко произнесла она.

Быстро темнело, и серая сумеречность уже перетекала, переливаясь медленно в темноту. Серая сумеречность дня становилась темнотой вечера…

Элиас вернулся скоро. Он подал Андреасу маленький серебряный кораблик. Теперь в кораблике не было ни соли, ни перца, кораблик стал просто игрушкой, такой красивой игрушкой. Мальчик обрадовался, большие темные глаза просияли радостно. Тут Элиас обратился к Елене, не смея взглянуть на нее: