ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК - ОБЭРИУТЫ

Свистонов решил отдохнуть от Психачева, собрать новый материал, заняться другими героями. Пусть пока Психачев, как тесто, подымается в нем.

Глава пятая СОБИРАНИЕ ФАМИЛИЙ Свистонов прошел мимо монастырской невысокой белой ограды, мимо трудовой школы II ступени, мимо родовспомогательного заведения, вошел в ворота, обогнул церковь, обогнул флигелек с затянутыми кисеей форточками, прошел в другие воротца.

Он склонялся над могильными плитами, поднимал глаза к ангелам с крестом, прикладывал нос к стеклам склепов и рассматривал. Впереди него шли родственники умерших, чтобы посидеть на могилах, на которых лежали накрошенные яйца и крошки хлеба. У памятника писателя Климова он заметил старичка карлика с букетом в руках. Старичок, отложив букет, благоговейно окапывал могилку и втыкал палочки в землю, подвязывал цветки. Тронутый, Свистонов остановился. Затем пошел дальше, заглядывая в склепы. В одном склепе он увидел двух прощелыг. Они, сидя на облупившихся 107 железных могильных стульях, играли в карты. Склеп был заперт снаружи.

На могилке японца сидел старичок. Увидев, что Свистонов пристально на него смотрит, старичок пояснил: «Вот к нему-то никто не приходит. Мне делать нечего, я и прихожу. Жаль мне его».

У небольшой могилки живописно лежали пьяные.

Наименее пьяный пошел и привел священника. Наименее пьяный обошел всех, снял у всех шапки. Священник быстро стал служить, оглядываясь. Когда он кончил, полупьяный уплатил ему мзду, обошел всех, надел всемшапки и, обращаясь к могиле, удовлетворенно произнес: – Ну, Иван Андреевич, помянули мы тебя хорошенько – и выпили, и панихидку отслужили. Теперь уж ты должен быть доволен! Свистонов, записав, хотел идти дальше. Но он заметил недалеко от надгробного, в виде пропеллера, памятника знакомого фельетониста, беседующего со священником. Фельетонист изображал на своем лице веру, надежду и любовь, называл священника батюшкой и, улучив момент, подмигнул Свистонову. Свистонов улыбнулся.

Когда священник, растроганный, отошел, подумывая о том, что еще не все хорошие молодые люди перевелись на этом свете, к фельетонисту подошел Свистонов.

– Охотитесь? – спросил он.- Охота – великое дело.

– Да, я хочу посильно осветить современность.

– А нет ли у вас какого-нибудь материальчика относительно…- И Свистонов наклонился к уху фельетониста.

– Есть, есть! – просияло у того лицо. Радостно закурив, фельетонист отбросил далеко спичку.- Но только не воспользуйтесь им Я его храню для одной авантюрной повести – Я его переделаю Мне это нужно как деталь, для общего колорита.

– Слушайте! – И у фельетониста загорелись глаза.

Он осмотрелся и, заметив старушку, стал шептать на ухо Свистонову – А не уступите ли вы мне батюшку и себя? – спросил Свистонов, окончательно прощаясь.- Я возьму и кладбище, и цветы, и вас обоих.

Фельетонист поморщился.

•108 – Андрей Николаевич,- сказал он.- Этой пакости я от вас никак не ожидал. Я отнесся к вам со всем доверием. Вы обманули мое доверие.

Свистонов наслаждался пением птиц, полотном /кслезной дороги, детьми за заборами, игравшими в городки.

Паша с карандашом в руке наконец нашел его. Они сели, и Паша стал предлагать Свистонову на выбор фамилии, найденные на кладбище.

– Ваш рассказец недурен,- вспомнил Свистонов о рукописи Паши.- А не слышно ли чего-либо о Куку? – Ничего не слышно,- ответил Паша.

– Вот что, Паша, передайте эту записку Ие.

Глава шестая ЭКСПЕРИМЕНТ НАД НЕЙ Ия вошла в квартиру Свистонова нахально.

Она считала, что она все знает и обо всем имеет право говорить, и имеет право все решать и, отставив ногу, утверждать, что она права.

Ие говорили, что у Свистонова интересная обстановка, что он живет при свечах, что у него в дубовом специальном шкафчике хранятся великолепные геммы и камеи, что на стенах его комнаты развешаны и расставлены чрезвычайно редкостные предметы.

Она вошла в парадную, прошла во двор и поднялась по черной лестнице.

Она потянула за рукоятку звонка, и раздалось дребезжание колокольчика.

Свистонов поджидал ее и быстро распахнул дверь.

Ия вошла в полутемную переднюю.

Огонь свечи отражался в зеркале, дешевые обои заставили Ию презрительно передернуть плечами Свистонов помог приглашенной раздеться, через абсолютно темную столовую провел в спальню.

Ия сейчас же зашагала по комнате и стала о каждом предмете высказывать свое мнение Посмотрев на всевозможные весьма интересные трактаты семнадцатого века, она сообщила ему, что это, должно быть, Расин и Корнель и что она не очень любит Корнеля и Расина Взглянув на итальянские книжки шестнадцатого века, она заметила, что не стоит в наше время заниматься Горациями и Катуллами.

109 Свистонов сидел в кресле и внимательно слушал.

Он спросил, какого она мнения о тарелочке, висящей вот на той стене.

Ия подошла, сняла голубую тарелочку с белыми мускулистыми человечками, с полубаранами-полутритонами и гордо заявила, что она понимает толк в этих вещах, что это, несомненно, датское свадебное блюдо.

Довольная собой, но недовольная обстановкой и вещами Свистонова, она села на венецианский стул, принимая его за скверную подделку под мавританский стиль.

– Хотите, я вам прочту главу из моего романа? – спросил Свистонов.

Ия кивнула головой.

– Вчера я думал об одной героине,- продолжал Свистонов.- Я взял Матюринова «Мельмота Скитальца», Бальзака «Шагреневую кожу», Гофмана «Золотой горшок» и состряпал главу. Послушайте.

– Это возмутительно! – воскликнула Ия.- Только в нашей некультурной стране можно писать таким образом. Это и я так сумею! Вообще, откровенно говоря, мне ваша проза не нравится, вы проглядели современность. Вы можете ответить, что я не понимаю ваших романов, но если я не понимаю, то кто же понимает, на какого же читателя вы рассчитываете? Уходя от Свистонова, Ия чувствовала, что она себя нисколько не уронила, что она показала Свистонову, с кем он имеет дело.

Глава седьмая РАЗБОРКА КНИГ ' • Свистонов в нетопленой квартире простудился. Нос у него воспалился и покраснел. Слегка лихорадило.

Свистонов решил вытопить печь, посидеть дома и привести в порядок свою заброшенную библиотеку. Но распределение книг по отделам, как известно,- тяжелый труд, так как всякое разделение условно. И Свистонов стал размышлять, на какие отделы разбить ему его книги, чтобы удобнее в нужный момент ими пользоваться.

Он разделил книги по степени питательности. Прежде всего он занялся мемуарами. Мемуарам он отвел три полки. Но ведь к мемуарам можно причислить и про110 изведения некоторых великих писателей: Данте, Петрарки, Гоголя, Достоевского – все ведь это в конечном счете мемуары, так сказать, мемуары духовного опыта.

Но ведь сюда же идут произведения основателей религий, путешественников… и не является ли вся физика, география, история, философия в историческом разрезе одним огромным мемуаром человечества! Свистонову не хотелось разделять книги по мнимому признаку. Все для писателя одинаково питательно. Не единственный ли принцип – время. Но поместить издание 1573 года с изданиями 1778 и 1906… тогда вся его библиотека превратится в цепь одних и тех же авторов на различных языках. Цепь Гомеров, Виргилиев, Гете. Это оказало бы, безусловно, вредное влияние на его творчество.

С героев его внимание перенеслось бы на периферию, на даты изданий, на комментарии, на качество бумаги, на переплеты. Такая расстановка, быть может, и понадобится ему когда-нибудь, но не сейчас, когда он работает над фигурами. Здесь нужны резкие линии. Тут надо идти не от комментариев, а от самих вещей. Комментарии же должны быть только аккомпанементом, и для того, чтобы образовать огромные масштабы, Свистонов освободил полку, взял «Мертвые души» Гоголя, «Божественную Комедию» Данте, творения Гомера и других авторов и расставил в ряд.

«Люди – те же книги,- отдыхая, думал Свистонов.- Приятно читать их. Даже, пожалуй, интереснее книг, богаче, людьми можно играть, ставить в различные положения». Свистонов чувствовал себя ничем не связанным.

Глава восьмая ПОИСКИ ВТОРОСТЕПЕННЫХ ФИГУР Свистонов не долго высидел дома. Для его романа нужны были второстепенные фигуры, вид города, театры. На следующий день к вечеру он вышел.

Он с увлечением принялся за перенос деталей города.

У инвалидов толпились покупатели.

– Да, да,- ответила покупавшая дичь.- Я бывший профессор Николай Вильгельмович Кирхнер.

На профессоре были все та же засаленная ермолка, 111 все та же разлетайка, все те же галоши на босу ногу, привязанные веревками. Все те же очки в золотой оправе, все тот же вечный узел в руке. Ему казалось, что все еще надо куда-то спешить и стоять в бесконечных очередях.

Теперь профессор получал сто рублей пенсии, жил в гостинице «Бристоль», но все для него было кончено.

Дтя него наступила вечность. Его лицо было хмуро и глаза по-сумасшедшему сверлящи, а губы слегка скептически сложены.