Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии - Виктор Поротников

— Когда же это случилось?

— По слухам, вчера.

— О силы небесные! Что же будет-то?..

Обрывки подобных разговоров подруги слышали на каждом углу. О том же люди судачили на торжище, мимо которого трем подружкам пришлось пройти. В этом самом людном месте Рязани было немало приезжих из Пронска, Ольгова, Белгорода, Исад и окрестных деревень. Кто-то уже имел возможность увидеть в степном раздолье за Окой неведомых наездников на низкорослых лохматых лошадях. Иные наблюдали дымы татарского стана на месте разоренного пограничного городка.

Тревога ходила по всей Рязани, стучалась в каждый дом.

Фетинья стала угощать подруг липовым медом и пирогами, стряпать которые она была большая мастерица. Супруга ее дома не было. Зато была ее младшая сестра Варвара, которая хоть и сидела за столом вместе с гостями, но в общий разговор не вступала.

— Отец-то наш каждый день то во хмелю, то с похмелья. Вот матушка и спровадила Варьку ко мне, чтобы она непотребных слов от него не слышала, — сказала Фетинья подругам, когда Варвара вышла во двор за водой.

Посудачить вволю подружкам не довелось.

Зимний день короток. Вскоре погасли солнечные лучи за окнами, из всех углов повылезали таинственные тени.

А тут еще Ивор Бокшич из мастерской пришел, смурной и усталый.

Гостьи стали прощаться с Фетиньей.

Фетинья решила проводить подруг до ворот.

— Шубейку накинь! — строго окликнул Фетинью Ивор Бокшич, видя, что та собралась выскочить на холод в одном платье и платке.

— Заботливый он у тебя! — шепнула Пребрана Фетинье уже на ступенях крыльца.

— Так и должно быть, — улыбнулась Фетинья.

Выждав, когда Устинья и Стояна выйдут за ворота, Фетинья придержала Пребрану за рукав ее заячьей дохи.

— Слышь-ка, Пребрана, — негромко промолвила Фетинья. — Я хочу, чтобы ты стала крестной матерью моему первенцу. Ведь кабы не твоя мать, то не видать бы мне своего счастья.

— Я согласна, — сказала Пребрана.

Обрадованная Фетинья расцеловала Пребрану в обе щеки.

Страшный дар привез Юрию Игоревичу сотник Лукоян, который угодил в плен к татарам во время штурма Нузы. Сотник привез в Рязань отрубленную голову воеводы Воинега. Это было предупреждение князьям рязанским от Бату-хана.

— Мне велено передать, коль не дождется Батый изъявления покорности от рязанских князей, то будет вынужден обнажить свою саблю, — сказал Лукоян на собрании князей. — Покуда же Батый лишь взялся за рукоять своей сабли. Именно так следует понимать взятие татарами Нузы.

В гриднице, кроме Юрия Игоревича, находились Юрий Давыдович, Всеволод Михайлович с обоими своими братьями, Давыд Юрьевич и трое братьев Ингваревичей: Роман, Глеб и Олег Красный.

— Так ты говоришь, Батый пощадил тебя из-за храбрости твоей, — обратился к сотнику Всеволод Михайлович. — Сколько же татар ты перебил?

— Восемь или девять, может, больше, — устало промолвил Лукоян, сидя на стуле возле длинного стола. Он еще не успел отдохнуть после трудной дороги.

— А другие храбрецы, кроме тебя, в дружине Воинега были? — спросил Юрий Игоревич.

— Были, — ответил Лукоян, — токмо все они полегли в битве. Один я в живых остался. Кабы не сломался мой меч, то не взяли бы татары меня в плен.

— Что сказал тебе Батый, когда тебя привели к нему? — прозвучал вопрос муромского князя.

— Батый сказал мне через толмача, что он будет пить кумыс и думать, какой смерти меня предать, — молвил Лукоян. — Тем временем ханские слуги складывали рядком всех убитых при взятии Нузы мунгалов. Батый осмотрел мертвецов и велел сжечь их на костре, такой у татар обычай. При этом колдуны ихние били в бубны и плясали с дикими завываниями.

— Тьфу, мерзость какая! — вырвалось у Всеволода Михайловича.

— Что было дальше? — поинтересовался Юрий Игоревич.

— Предложил мне Батый испить кумыса из своей чаши, но я отказался, — продолжил Лукоян. — Тогда Батый предложил мне стать его нукером. Я опять отказался. После этого Батый велел снять с меня веревки и отпустить. Мунгалы дали мне коня, и шестеро Батыевых нукеров сопровождали меня почти до самой Оки. Перед тем как повернуть обратно к своему стану, мунгалы вручили мне кожаную сумку и передали устное послание от Батыя к рязанскому князю.

Я-то поначалу думал, что в сумке еда мне на дорогу. А когда заглянул внутрь, вижу, там лежит голова Воинега. Заплакал я тогда от бессилия своего, так в слезах до самой Рязани и ехал.

Лукоян тяжело вздохнул.

— Ступай, друже, — сказал сотнику Юрий Игоревич. — Отоспись. Скоро у тебя будет возможность поквитаться с нехристями и за Воинега, и за соратников своих.

Когда сотник скрылся за дверью, Юрий Игоревич обвел присутствующих долгим взглядом и промолвил:

— Значит, татары уже возле Нузы стоят, от Рязани в двадцати верстах, а от Белгорода — в пятнадцати. В нетерпении пребывает Батый, торопит нас с выдачей дани и изъявлением покорности. Что делать станем, братья?

— Медлить больше нельзя, пора выдвигать полки к Черному лесу и ударить на татар! — решительно проговорил Роман Ингваревич.

— Так ведь не все еще ратники подтянулись к Рязани, — заметил Глеб Михайлович, средний брат пронского князя. — Надо бы еще обождать денек-другой.

— Нельзя более ждать! — возразил Роман Ингваревич. — Коль расчухают мунгалы, что мы силу ратную против них собираем, мигом вся их орда в одном месте соберется и к сече изготовится. Пока же станы татарские по степи разбросаны, а это нам на руку, братья.

— Роман прав, — сказал Юрий Игоревич, — пора за мечи браться, други мои. Несметную рать нам все равно не собрать, а посему лишь на внезапность и храбрость уповать нам приходится. Давайте же урядимся, в каком порядке полки наши на татар выступят, кто с головным полком пойдет, кто фланги держать будет, кому в дальний охват идти. Примерное расположение становищ татарских мы знаем. Самый ближний стан мунгалов передвинулся к Нузе, как выяснилось ныне. Самый дальний где-то в степи, у истоков реки Воронеж. Батыев стан где-то возле Черного леса…

Князья расстелили на столе нарисованную на холсте углем карту местности к югу от Оки и собрались вокруг нее плотным кругом. Было решено, что на татарский стан близ Нузы нападут полки муромского князя и князя белгородского. Князья пронские и основная рязанская рать во главе с Юрием Игоревичем должны были выйти к Черному лесу в обход Нузы, чтобы ударить по главной Батыевой ставке. Братьям Ингваревичам с их конными дружинами предстояло совершить скрытный обходной маневр по заснеженной степи, чтобы обрушиться на Батыев стан с южной стороны.

После совещания князья все вместе отправились в Успенский храм, чтобы помолиться у алтаря об успехе своего дерзновенного замысла. Князья знали, что не все из них вернутся обратно после столь неравной битвы. Может случиться, что и никто из них назад не вернется. Однако слова Юрия Игоревича, сказанные им перед молебном, только укрепили князей в их смелом намерении потягаться в сече с Батыевой ордой.

«Братья, лучше нам в сече принять смерть доблестную, нежели быть в воле поганого Батыя!» — сказал рязанский князь.

Эта фраза Юрия Игоревича не затерялась в безвестности, но была услышана в тот день многими рязанцами и впоследствии попала на страницы летописи, повествующей о татарском нашествии на Рязанское княжество.

Полки муромского и белгородского князей двигались к Нузе вдоль Оки. После утомительного дневного перехода муромцы и белгородцы расположились станом в сосновом бору в опустевшей деревне Ярустово, жители которой спешно ушли отсюда в Исады и Белгород, прознав, что татары спалили Нузу. От Ярустова до Нузы было не более семи верст.

С полудня и до вечера валил снег. Небо было затянуто плотным пологом из туч. В тишине и безветрии густой снегопад приглушал и без того блеклые краски хмурого зимнего дня.

Князья устроились на отдых в избе здешнего ратайного старосты, сын которого еще в Исадах присоединился к муромо-белгородскому воинству. Юношу звали Улеб. Он хорошо знал окрестности вокруг Ярустова, поэтому был зачислен в передовые дозорные.

Юрий Давыдович сидел на табурете возле печи-каменки, в которой гудело сильное пламя, пожирая сухие березовые поленья. Муромский князь был высок и сухопар. В свои пятьдесят с небольшим он был все так же вынослив и неутомим, каким был и в молодые годы. Чего нельзя было сказать про его двадцатилетнего сына Олега, который едва прилег на скамью у дальней стены, так и заснул, сраженный сильной усталостью.

В углу на другой скамье похрапывал Олегов стремянной, совсем юный отрок.

— Ну и воители! — усмехался Олег Игоревич, поглядывая на княжича и его стремянного, спящих беспробудным сном. — И двадцати верст верхом не проехали, а уже без сил попадали! Как же они против татар выйдут, а?