Дикая роза - Айрис Мердок

Дуглас Свон, стоявший у окна, повернулся к ней с приветственным восклицанием. Здороваясь с ним, Энн сердито отметила, что Миранда опять устроила посреди комнаты „кукольный дурбар“. Ее „маленький народец“ или „маленькие принцы“, как она их иногда называла, в полном составе расселись полукругом на полу. Картина получилась яркая и страшноватая, поскольку вкусы по части одежды и украшений были у „маленького народца“ экзотические и варварские.

— Дорогая Энн, — заговорил Дуглас, обходя кукол, — дорогая… — Он взял её за обе руки и потянул к диванчику в оконной нише. Глаза его излучали сочувствие.

Энн высвободила руки и сказала бодрым голосом:

— Страшно рада, что вы вернулись, Дуглас, и как мило, что сразу меня навестили. — Потом вспомнила, почему он уезжал, и устыдилась, что только о себе и думает. — Но как здоровье вашей мамы? Надеюсь, ей получше?

Дуглас покачал головой.

— К сожалению, нет. На улучшение мало надежды. Вернее, нужно свыкнуться с мыслью, что надежды нет. Конец её пути уже близок.

— Какое несчастье! — Энн сжала ему руку, и оба сели.

— „Распад и смерть повсюду видим мы“, — сказал Дуглас. — Нужно это принять. Но разлуки эти причиняют страшную боль. Боюсь, в этом сказывается недостаток веры.

Недостаток веры, подумала Энн. А у неё есть вера? Верит она, что ещё когда-нибудь увидит Стива? Нет. А между тем в бога она верит. Иначе нельзя. Бедный Дуглас!

— Я находил в родителях такую поддержку, — сказал он, — такую неизменную поддержку. Наверно, мне посчастливилось.

Энн посмотрела в окно. По лужайке мчалась Миранда, помахивая над головой, как тамбуринами, двумя белыми эмалированными мисками, в которых она каждый вечер выставляла своим ежам молоко. А Миранда находит в ней „поддержку“? В последние дни дочь держалась с нею холоднее обычного, даже перестала называть её мамочкой, а внимание её, когда было нужно, привлекала возгласами вроде „О!“ или „У!“. Да что там, трещина в её отношениях с Мирандой появилась ещё со смерти Стива. И с Рэндлом тоже. Словно все винили её за смерть Стива. А может быть, дело в том, думала она иногда с обидой, что другим хотелось кого-то винить, а ей нет, вот она и оказалась вместилищем для их обвинений.

Вдали под буками Энн увидела одинокую фигуру. Это был Пенн. Он смотрел, как Миранда пересекает лужайку, а потом растворился среди колеблющихся зеленых теней. Бедный фавн, наблюдающий людские дела. Чтобы отвлечь Дугласа от его горя, а также отсрочить разговор о Рэндле, она сказала:

— Спасибо вам, что до отъезда принимали такое участие в Пенни, Он к вам очень привязался.

— Он очень положительный мальчик, — сказал Дуглас. — Вам, вероятно, будет его недоставать?

— Да. — Энн подумала, что ей будет страшно недоставать Пенни. Она вздохнула. — Вы знаете, по-моему, он немножко влюблен в Миранду. Смешно, правда? Мне кажется, он серьезно страдает, бедный малыш.

Дуглас улыбнулся:

— Как мы в юности умеем страдать! — Потом, словно спохватившись, что позволил себе бестактность, добавил: — Подождите, скоро Миранда сама подрастет и влюбится. Вот когда небу жарко станет!

— Поэтому он, вероятно, и отказался ехать с Хамфри в Лондон. Не мог расстаться с Мирандой. А я-то ломала голову, с чего это он.

— Я полагал, что вы сами раздумали его отпустить, поскольку Хамфри…

— Ну что вы! Хамфри же разумный человек. А Пенни — святая невинность. Но сейчас мне его искренне жаль.

Они умолкли. Энн, нервно потирая руки, снова вздохнула. Дуглас — воплощенная заботливость — наклонился вперед и свесил руки, словно собираясь встать и сделать важное сообщение.

Однако он не встал, но произнес смягчившимся голосом, не глядя на Энн:

— От Рэндла, надо полагать, нет никаких известий?

— Нет. Он не писал. Я, конечно, написала ему в Челси, но я даже не знаю, там он или нет. — Она смотрела на кукол, а они дружно глазели на нее, маленькие враждебные соглядатаи; ей на минуту померещилось, что Миранда нарочно их здесь посадила, чтобы держали её под наблюдением.

— Следует надеяться на лучшее, только на лучшее, — сказал Дуглас.

— Конечно. — Энн почувствовала раздражение. — Не будем преувеличивать, милый Дуглас. Мало ли какие катастрофы могут произойти в браке, а брак все же остается, вы это знаете не хуже меня.

— Я верю в это всей душой, — сказал Дуглас чуть высокомерным тоном человека, который сам счастлив в браке, а о таких вещах знает только понаслышке. — Брак есть таинство. И мы должны верить, что в таких случаях нашей любви содействует божественная благодать.

— Моя любовь только злит Рэндла. — Энн хотелось свести разговор с небес на землю. — Но он вернется. По многим причинам — привычка, удобство. Благодарение богу, браки от любви не зависят.

Дуглас, казалось, был слегка шокирован.

— В чисто мирском смысле — может быть, и нет. Но в брачном богослужении содержится слово „любить“. Это наш первый обет. Постоянство в любви есть долг, и оно управляется волей в большей степени, нежели в наши дни принято думать. Даже если оставить в стороне божественную благодать.

Энн устала, ей не хотелось разбирать эту проблему ни с участием божественной благодати, ни без оного. Внимание Свона она ощущала физически — словно её дергали за веревки. Словно он стремится её сломить. Может быть, он и в самом деле, пусть бессознательно, стремится сломить её, чтобы потом утешать. А у неё непочатый край работы. Она обещала Боушоту, что поможет поливать розы. И корректура каталога ещё не прочитана. И нужно заняться бельем Миранды. Она сказала:

— Сомневаюсь, чтобы у Рэндла ещё осталось сколько-нибудь любви ко мне. В общем, это не важно. — Но это было очень важно. Только это, в сущности, и было важно.

— Вы должны обвить его сетью доброты и христианской любви, — сказал Дуглас.

Представив себе разъяренного Рэндла, запутавшегося в сетях, Энн чуть не расхохоталась, но тут же сердце её залила жгучая, покровительственная нежность к мужу, так что в следующее мгновение она чуть не расплакалась.

— Ну, не знаю, — сказала она. — Моя любовь к Рэндлу очень несовершенна. Едва ли она способна оказать такое магическое действие.

— Наша любовь по большей части не многого стоит. Но всегда есть тонкая золотая полоска, тот кусочек чистой любви, от которой зависит все остальное… и которая все остальное искупает.

Это, пожалуй, правильно, подумала Энн, но его экзальтация действовала ей на нервы. Она сказала:

— Возможно. Но увидеть это в таком свете я не могу. Все, что видишь, бесформенно и нескладно.

Произнося эти слова, она почувствовала: вот и я такая, бесформенная и нескладная. Нескладной она была ещё в школе, ей тогда говорили, что это пройдет. Не прошло, и она научилась с этим жить, но по мере того, как она взрослела, легче не становилось. Давным-давно, когда её полюбил Рэндл и когда волосы у неё были такие же рыжие, как сейчас у Миранды, в ней была — конечно же, была — какая-то грация, тем и порожденная, что её полюбил блистательный, неотразимый Рэндл. Но это время теперь было трудно даже вообразить. А нескладность осталась, и ещё — усилия, бесконечные усилия приноровиться к людям, с которыми приходилось общаться. А как было с Рэндлом? В дни своего счастья они жили как в тумане, и вопрос этот не возникал. Теперь туман рассеялся, и оказалось, что они несовместимы. А между тем общение с людьми — возможная вещь. Вот с Дугласом, например, она чувствует себя совершенно естественно. И с Феликсом. Коснувшись этого, мысль её тотчас упорхнула. Это было место, куда мыслям не полагалось залетать. Вечно я говорю „нет“, подумала Энн, все мои силы уходят на то, чтобы говорить „нет“. Ни для чего положительного сил не остается. Вполне понятно, что Рэндл видит во мне смерть, говорит, что я убиваю его веселость. Но почему это так? И ей смутно припомнилась какая-то цитата насчет того, что дьявол — это дух, который все отрицает.

— Бесформенно и нескладно, — сказал Дуглас. — Вот именно. Мы не должны стремиться к тому, чтобы придать нашей жизни зримую форму. Все наши жизни незримо формирует бог. Доброта приемлет такое положение вещей. И любовь его приемлет. Ничего нет пагубнее для любви, чем стремление во всем найти форму.

— Рэндл во всем стремится найти форму, — сказала Энн, — но ведь он художник.

— В первую очередь он человек, а уж потом художник, — произнес Дуглас авторитетно и строго.

Энн почувствовала, что разговор этот ей невмоготу. Будто они вдвоем травят Рэндла. Она сказала:

— Ну, меня ждет работа, — и попыталась встать.

Дуглас Свен удержал её. Он приблизил к ней свое гладкое лицо, втянув подбородок, подпертый пасторским воротничком, шире раскрыв темно-карие глаза, так искусно врезанные в углубления над щеками, и спросил:

— Энн, вы ведь не перестали молиться? Вы молитесь?