Дичь для товарищей по охоте - Наталия Вико

Прикрыла глаза, вспоминая сегодняшний вечер…

Поначалу на балу, устроенном великим князем Сергеем Александровичем и его супругой, Елизаветой Федоровной — сестрой царицы, ничто не предвещало неприятностей. Все были, как обычно, веселы, красивы и любезны.

«Как же все произошло? — Зинаида болезненно поморщилась, восстанавливая в памяти цепочку событий. — Танцевала с бароном Корном, затем направилась в его сопровождении к столику с шампанским и икрой. По дороге ее окликнула давняя знакомая, рядом с которой… — Зинаида невольно сжала ладони в кулачки, — …рядом с которой в белом платье и тонкой ниткой жемчуга на шее стояла…»

«Позвольте представить вам, Зинаида Григорьевна, нашу приму — Марию Федоровну Андрееву. Очень ей хотелось с вами лично познакомиться!» — многозначительно произнесла дама.

Увидела улыбающееся лицо Андреевой, сказала «Очень приятно», надменно глядя в спокойное, красивое лицо, в которое так хотелось вцепиться и расцарапать в кровь!

«Как вам вечер, Зинаида Григорьевна?»

«Как всегда у Великой Княгини — прелестный…»

«Совершенно с вами согласна. Прекрасно выглядит сегодня хозяйка бала, не правда ли? Надо же, сестра царицы, а настолько мягче и приятнее в общении, чем даже сама Государыня…»

«А вы, дорогая, столь часто общаетесь с княгиней, что имели возможность ее так хорошо узнать?»

«О, да… Конечно. Великая княгиня пишет мой портрет…»

«Ваш портрет?& С супругом, конечно?»

«Ну, зачем же? Без супруга… Меня одну…»

«А я, вчера так занята была! Получила из Парижа брошь редкой работы. Изумруды, рубины, жемчуг. Так весь день любовалась. Такая красота! Хоть и стоит денег немереных. Вы, я смотрю, жемчуг любите?»

«Люблю. Здесь у нас с вами вкусы совпадают…»

«Да-да… пожалуй, здесь только и совпадают…»

«Думается мне, не только здесь…»

— Актриска! Мерзость! — Зинаида ударила кулаком по подушке.

«Что же было потом? Я сказала, что Савва Тимофеевич в Берлин уехал, а она: „Он же вернулся, дорогая моя Еще днем. Сейчас ужинать отправился с Горьким. Вы разве не знали?“ А я посетовала, что она у нас в гостях не бывает, а потом сказала… как же я сказала?» — задумалась Зинаида, вспоминая::

«А приходите-ка вы к нам, милочка! Что это вас у нас в гостях не видно? Вот Горький — тот просто днюет и ночует… А я спрашиваю всякий раз: „Что ж это наша дражайшая Мария Федоровна глаз сюда не кажет? Или — боится чего? Может, меня?“ И то, зашли бы, поделились, рассказали, каково это… когда муж-то бросает? Вы ведь в этом деле женщина с опытом?»

«А вы, Зинаида Григорьевна, перенять желаете…?»

— О, Господи — застонала Зинаида. «Да… Вот так все и было. Ну, зачем, зачем себя не сдержала? Как, право, стыдно, как стыдно А Савва — то хорош! Не сказал, что вернулся…»

Сводчатый потолок трактира, расписанный крупным цветным узором, дарил ощущение разудалого народного гулянья, когда уже все равно, сколько выпито и съедено, когда от слезной любви до мордобоя — один шаг. Свободных мест не было. В воздухе стоял тяжелый дух разгоряченных тел и глухой гул застольных разговоров, перекрываемый возгласами подвыпивших гостей, требующих от шустрых официантов еще еды и питья.

— Ну, Савва Тимофеевич, накормили меня так, что теперь впору неделю поститься — Горький, откинулся на спинку тяжелого дубового стула, промокнул тыльной стороной ладони рыжие усы и расстегнул ворот рубахи. — Черт знает, как вкусно, ей-Богу.

— А вы передохните, Алексей Максимович, — хитро улыбнулся Савва. — Заметить не успеете, как рука-то к грибочкам солененьким сама снова потянется.

— Не думал я, Савва Тимофеевич, что вы в такие места кушать ходите.

— Место, конечно, шумное, но люблю здешнюю кухню. Уха отменная, да расстегаи. Да и к народу поближе надобно быть, что б понимать. — Сказав это, Савва с удовольствием закурил. — Да мне ли вам говорить? Вы же сами в наш театр дух народный и боль людскую принесли.

Горький налил водки из запотевшего графинчика, чокнулся с Морозовым, одним глотком опустошил стопку, поморщился и закусил соленым грибом.

— Черт знает, как вкусно, ей-богу.

— Выражаетесь вы, Алексей Максимович, очень колоритно, — Савва залился смехом. — Матушка моя не слышит. Она бы вас клюкой, клюкой.

— Строгая мамаша-то?

— Строгая. В детские годы меня за любую мою проказу лестовкою били. Да-а… Так- то вот…

— Лестовка? Что за зверь такой?

— А вы не знаете? — удивился Савва. — Четки такие у старообрядцев, еще с древней Руси распространенные. Этакая плетеная кожаная лента, сшитая в виде петли. Знаменует одновременно и лестницу духовного восхождения с земли на небо, и замкнутый круг, образ вечной, непрестанной молитвы. — Он помолчал, затянувшись папиросой. — Вот в ту пору охоту к непрестанной молитве мне и отбили, хотя принципы старообрядческие в голове крепко сидят.

— Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием, как у нас, на Руси, — Горький снова подцепил коричневую шляпку соленого гриба из тарелки.

— Иной раз по-другому и нельзя, ежели человек не понимает, — усмехнулся Савва. — А то от свободы одного — другим житья не будет. Волнуетесь, Алексей Максимович? — неожиданно сменил он тему. — Как-никак, несколько дней до премьеры осталось.

— Черт знает, как волнуюсь! — Горький откинул волосы со лба. — Места не нахожу. На репетициях — то кажется, все идет, как надо, а то — руки опускаются, все не так. Одно дело написать пьесу… здесь ты один на один с героями: куда хочешь, туда и поведешь, а другое — в театр отдать. Будто ребенка в люди пустить.

— Ничего, Алексей Максимович, все склеится. Вы же видите — все мы сейчас болеем вашей пьесой. И лечение от болезни только одно — премьера и суд зрительский.

— Не засудили бы…

— Не переживайте, у вас в адвокатах вся труппа, — рассмеялся Морозов. — Ну, что домой собираться будем или грибочки доедите?

Горький помотал головой.

Савва отсчитал деньги, положил на стол, поставил сверху графин с недопитой водкой и поднялся.

— Я, Савва Тимофеевич, поговорить с вами об одном деле важном хотел! — смущенно сказал Горький, поднимаясь следом. — Только, — огляделся он, — народу здесь многовато. Давайте завтра встретимся в тихом местечке, и побеседуем. Как?

— Завтра, так завтра, — Савва потушил папиросу. — А сейчас — домой. Что-то я устал сегодня. А, может, — кивнул на стол, — водка сморила.

Вышли из трактира. Пронизывающий ветер гнал листву по мостовой. Полумертвые листья не сопротивлялись, только недовольно шуршали, будто жалуясь на быстротечную жизнь. Мимо прокатилась шляпа, сорванная порывом ветра с чьей-то головы. За ней, неуклюже нагибаясь в тщетных попытках поймать беглянку, семенил тучный человек в застегнутом наглухо пальто. Ветер не отдавал отнятую игрушку, подгоняя все быстрее и быстрее.

— Да-а, — протянул Морозов, поднимая меховой воротник. — Вот-вот декабрь, а снега нет. Что-то в природном механизме сломалось. Придерживайте шляпу, Алексей Максимович! А то после еды бегом заниматься — совсем несподручно. Не пришлось бы в трактир возвращаться силы восстанавливать, — засмеялся он, усаживаясь в подъехавшую пролетку. — А хотите — подвезу, хотя знаю, гостиница ваша — за углом.

— Благодарствую, Савва Тимофеевич, — приложил руку Горький к груди, — мне, и вправду, до места рукой подать. Что ж завтра увидимся?

— Так договорились уже, Алексей Максимович! Мне по два раза повторять не надо.

— Так что, Максимы Горькие к вам — поглаживая седые бакенбарды, громко известил лакей, подойдя к двери кабинета Андреевой.

— В гостиную его проводи, Захар, — распорядилась та, отодвинула исписанные листки бумаги с переводом, отложила перо, прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла, чтобы унять волнение.

Лакей впустил гостя в переднюю, принял пальто и встал в ожидании, пока тот старательно вытирал при входе сапоги о коврик и поправлял перед зеркалом ворот черной суконной рубахи, облегавшей худую, немного сутулую фигуру.

— Алексей Максимович Как я рада — Андреева почти вбежала в гостиную, протягивая гостю обе руки.

— Добрый вечер, Мария Федоровна! — Горький крепко сжал ее пальцы холодными ладонями и, не выпуская, молча глядел пронзительно-голубыми глазами.

— Садитесь, — наконец, сказала она, высвободив руки.

Горький опустился на диван, показавшийся слишком маленьким для его высокой и нескладной фигуры.

— С Морозовым переговорили? — сразу спросила Андреева, усаживаясь рядом.

— Не вышло, — огорченно ответил он. — Не к месту разговор был бы. Завтра поговорю.

Они взглянули друг на друга и, почему-то смутившись, замолчали, будто решая, о чем говорить дальше.

Внезапный порыв ветра распахнул окно и рванул легкую занавеску, которая взметнулась и затрепыхалась в воздухе. Они разом вскочили с места и, столкнувшись плечами, рассмеялись собственной неловкости. Мария Федоровна, усадив гостя обратно, направилась к окну: