Три доллара и шесть нулей - Вячеслав Денисов

Вонзив в экран остекленелый взгляд, судья сидел и думал о том, что можно будет рассказать Саше о первом дне очередного отпуска. «Родная, я попал в задницу»? Грубо. Быть пошлым и хамовитым с женой Струге не умел. «Милая, случились непредвиденные обстоятельства, которые в ближайшее время могут поставить крест на моей карьере»?

Антон пожевал губами. Следом прозвучит вопрос: «А что случилось?», после которого самым исчерпывающим объяснением будет ответ: «Родная, я попал в задницу». Да, что-то не складывается сегодня ничего...

Вздохнув, Антон потянулся к бутылке, но вдруг замер на полпути. Его глаза оживленно забегали по экрану телевизора, а от лица отхлынула кровь.

– Что не так? – забеспокоился Пащенко.

Подняв с дивана пульт, Антон отмотал назад метр пленки и нажал на воспроизведение. Снова музыка, снова ожили трое сидящих за столом. Прицелившись в телевизор, как из пистолета, судья нажал на кнопку, как на спуск...

– Кто это?!

Пащенко, с ртом, полным пенящегося напитка, посмотрел сначала на экран, потом на Струге. Сделав большой глоток, без тени смущения заявил:

– Это мы.

– Дальше смотри!.. – вскипел судья. – Столик в глубине кабака! В пяти метрах от нас! Нас снимают, мать-перемать...

Если кто-то думает, что судьи не ругаются, а лишь берут взятки, тот сильно заблуждается. Есть судьи, которые взяток не берут, однако иногда позволяют себе сквернословие. Струге иногда разрешал себе это, как и пиво в умеренном количестве, лишь в закрытых помещениях.

– Конечно, снимают, – согласился прокурор. – Если бы не снимали, то у нас сегодня и голова бы не болела.

Вздохнув, Струге опустил пульт в пустую кружку со Швейком.

– Пащенко, иногда ты мне кажешься не от мира сего, и я склоняю голову перед твоим гением. Но бывают моменты, когда ты просто невыносимо туп! Как на пленке может быть человек, сделавший запись, которую мы сейчас смотрим?!

В глубине кадра, за столиком, сидел мужчина лет тридцати пяти-тридцати семи. Его голову украшала копна рыжих, как костер, волос. Короткая кожаная куртка и джинсовая рубашка со смятым воротником, равнодушный взгляд, уставленный в кончик дымящейся, зажатой в пальцах сигареты...

На столешнице перед этим посетителем ресторана стояли три вещи: чашка с горячим кофе, чей пар застыл над емкостью по причине остановки Струге воспроизведения, пустая пепельница и маленькая видеокамера типа «Хэндикам» с откидным экраном. На ее лицевой стороне, словно кончик булавочной иголки, красным светом горел огонек. Камера была включена на запись, и ее объектив...

– Объектив смотрит на наш столик... – пробормотал Пащенко.

– Помнишь два столика, что стояли в пяти-семи метрах от нас, на возвышении? Рядом с эстрадой? – уточнил Антон. – Буза нас снимал оттуда. Мы бы обязательно заметили это, если бы не были увлечены встречей со старым товарищем! Просто не могли бы не заметить! А этого парня мы не рассмотрели бы при всем желании! Он расположился в глубине, и сектор обстрела его камеры был направлен на нас из узкого коридора, со спины! Вот его мы бы не заметили даже в том случае, если бы вертели головой. Вадим Андреевич, дорогой ты мой прокурор!.. В тот вечер нас снимали с двух позиций!

– Да что же это такое... – словно обиженный ребенок, проговорил Вадим. – Это не вечер встреч, а просто съемочная площадка! Пресс-конференция, черт меня побери!..

Струге промотал пленку на начало, и они еще раз изучили каждое мгновение того вечера. Собственно говоря, это был не вечер, а его десятая часть. Двадцать минут бессловесной пленки, заполненной подвыванием певца из бесталанной ресторанной группы. Буза посчитал нужным снять Хорошева двадцать минут. Сколько пленки потратил на это рыжий? И кого из них троих он снимал?

– Я тебе могу сказать, Пащенко, что этот парень – профи. Если не кинооператор, то мастер наблюдения – точно. Он занял удачную позицию, за нашими спинами. Поскольку люди всегда вертят головой за столом, то имеется твердая уверенность, что пленка зафиксирует стопроцентное доказательство того, что на ней – именно тот, над кем установлено наблюдение. Вместе с этим он остается для объекта за спиной, в «мертвой зоне». Это исключает случайный взгляд на его столик. А теперь посмотри, Вадик, еще раз на пленку и скажи мне, кого снимал этот наблюдатель, если учитывать все, о чем я только что упомянул.

Прокурор усмехнулся:

– Хорошев сидит лицом к нему, а мы – спиной. Значит, он снимал нас. Ты это хотел услышать?

– Да. – Подняв бутылку, Струге посмотрел сквозь нее. Бутылка была пуста. – Я с грустью в голосе вынужден констатировать факт того, что в природе имеется вторая пленка, где мы добродушно распиваем коньяк и хлопаем друг друга по плечам в компании бандитствующего элемента. Вадим Андреевич, кажется, скоро я буду иметь возможность спокойно пить пиво на глазах у горожан. Почаще видеться с женой, общаться с псом...

Поставив бутылку на столик, он спохватился и спрятал ее за диван. Он думал о том, что на этот раз Лукин, кажется, победил. Своим участием в кинофильме под названием «Бандитский Тернов» он доставит старику малую радость. Малую, а как ему будет приятно... Судья Струге в компании человека, совершившего убийство сотрудника ФСБ. Да и прокурору сувенир неплохой. Хотя Пащенко отскочит. Не может быть, чтобы не отскочил – у областного прокурора он в чести. Да и структуры разнятся, как небо и земля. Что простительно прокурору, не позволено судье...

– Подожди-ка, родной...

Струге так и не понял, к кому так обратился Пащенко. Он об этой фразе забыл сразу же, едва Вадим подошел к телевизору и уставился в лицо огненно-рыжего «оператора». Поняв, что так видно еще хуже, прокурор, наоборот, отошел от телевизора и приблизился к комнатной двери.

– Прокрути-ка пару метров...

Антон повиновался.

– Стоп!

Струге покорно выполнил и эту команду. Ожидая развязки этих таинственных перемещений, он вынул из кармана пачку «Кэмел» и бросил ее на стол.

– Что?

Вместо ответа прокурор подошел к мебельной стенке и стал производить внутри нее те же движения, что совершает квартирный вор, занимаясь поиском в чужой квартире золота и наличных. На палас летели счета-квитанции об оплате за квартиру, дипломы, свидетельства, аттестаты... Пащенко рылся в документах.

Наконец, на свет появилось то, на что был направлен весь азарт поисков – маленькая, истрепанная записная книжка, которую Струге узнал с первого взгляда. Он тогда два или три года уже работал в суде, а Вадим продолжал еще нести крест «важняка» транспортной прокуратуры. Эту книжицу, как и темно-синего цвета «адидас», Пащенко приобрел в далеком девяносто шестом, во время их со Струге совместной поездки на Белое озеро. Рыбалка в тот день удалась, но они опоздали на поезд. Пришлось вернуться на станцию и убивать время в ожидании следующего. Вот там-то, в деревенском магазине близ вокзала, Вадим и купил эту записную книжку. Скорее всего, она ему была тогда не нужна, однако выражение «убивать время» Пащенко всегда понимал по-своему. Купив книжку, он заметил на полке магазина кроссовки «адидас» московского производства.

– «Адидас» малазийский – не чета московскому. Они крепче и качественнее, – заявил он тогда.

И вернулся в Тернов с рыбалки с записной книжкой и кроссовками, которые развалились уже через две недели игры в футбол. Сейчас Антон видел эту хранящую имена десятков терновских бандюков книжицу снова. Струге даже не пытался понять, что делает прокурор. Большинство поступков Пащенко находили свое объяснение лишь тогда, когда был достигнут желаемый результат. И очень часто случалось так, что он шел к нему дорогой, которая вызывала у одних недоумение, у иных – сарказм. Эти чувства быстро проходили, когда становилось понятно, что прокурор шел к победе самой короткой дорогой.

Подойдя к телефону, он набрал номер и стал бормотать, как убогий: «Климакова, Климакова... Лара Климакова...»

– Алло!! Пермяков!..

Саша Пермяков – однокурсник Струге и Пащенко по юрфаку. Вместе они оказались и в транспортной прокуратуре. На третьем году службы их дороги разошлись: Струге ушел в суд, Пащенко пересел в кресло прокурора, а Сашка остался «важнячить». Впрочем, дороги последних в ближайшем времени должны были сойтись – Александра Пермякова прочили на должность заместителя Пащенко. Хороший парень Саша Пермяков, который уже не раз доказывал, что заслуживает того, чтобы хотя бы частью себя влиться в неразрывную дружбу Пащенко и Струге. В прошлом году он был серьезно ранен при задержании опасного отморозка и при этом спас жизнь никому не нужной, сволочной бабенке. Можно было бы и не спасать, но Пермяк потом не смог бы смотреть на себя в зеркало. Это не он сказал, на этом мнении сошлись тогда Антон и Вадим. И сейчас Пащенко звонил ему.

– Саня, ты помнишь, в девяносто шестом году мы работали по группе Доноева? Какого Доноева?.. Ну, как ты можешь так беззастенчиво тормозить, Саня?.. Это ишак из Махачкалы, который привез с собой двоих таких же, конченых, и разбойничали они на ветке «Тернов – Белогорск»! С ними мадам еще была, такая импозантная... Ты еще говорил, что если бы ей скинуть лет пятнадцать, а тебе пяток добавить... А-а-а. Вспомнил?! Так вот, их последнее дело сопряглось с «мокрухой», и терпилой там выступил некто Шарохвостов... А-а-а... Правильно, Шарохустов. Молодец. Видишь, вспоминаешь, если намекнуть. Так вот, у этого Шарохустова был брат, который работал в иркутской ментовке, во вневедомственной охране. Когда Шарохустова «замокрили», он приехал и стал вести независимое расследование. Вышел на эту Климакову... Какую Климакову? Ну, это та, которой если бы пятнадцать, а тебе пять... Видишь, память у тебя что надо! Так вот, когда он вышел на Климакову, выяснилось, что у нее в полюбовниках мусорок пригретый из ГУВД по фамилии... – Пащенко посмотрел в книжицу. – Гургулидзе Сергей Александрович. Вот они-то и схлестнулись на почве ревности и кровной вражды...