Элеонора. Кровные узы - Злата Линник

Женщина торопливо выходит на лестницу, отмахнувшись от предложения проводить ее. Перед таким важным разговором нужно как следует настроиться, отодвинуть все повседневное, сиюминутное...

Она уже почти спустилась на половину лестничного пролета, когда прямо под ноги ей бросилось что-то большое и темное. Собака. Но откуда она взялась, ведь секунду назад на лестнице никого не было? Жанна Германовна попыталась восстановить равновесие, но при этом запуталась в своем сари, которое сегодня как нарочно оказалось замотанным вокруг нее чуть длиннее, чем нужно. Она протянула руку, чтобы схватиться за перила, но неожиданно в спину ей ударило что-то мягкое и очень тяжелое. Не удержавшись, Жанна Германовна упала и покатилась вниз по лестнице. Сколько здесь, оказывается, ступенек, и какие они жесткие! Должно быть, те, кто строил этот дом, не обращали достаточного внимания на гармонию внутри себя...

Еще несколько дней спустя

— Да вы никак уезжаете?

— И не говорите, Валентина Васильевна, быстро, как все устроили, прямо эвакуация. Зашла, вот, адресочек новый оставить: улица Озерная, это же бог знает в какую даль ехать надо! Вы, я слышала, тоже собираетесь?

— Да это все сын хлопочет. Говорит, будто под нашим домом энергетическая сетка прохудилась и от этого все на нервах постоянно...

— Ну еще бы! Делают что хотят, опять вон всю улицу разрыли, долго ли тут до беды. Небось и сетку заодно повредили.

— А нам за комнату отдельную квартиру дают, первый этаж, правда, за то тишина, свежий воздух и парк недалеко. Слыхали, к Еланиным милиция приезжала?

— Да нет, не милиция, а «скорая»: с Николаем Иннокентьевичем не то инфаркт, не то инсульт случился.

— Беречь надо нервы в таком возрасте. У нас с ними стенка общая; только и слышу с утра до вечера: то орут, то посуду бьют, а то грохот такой, прямо стекла дребезжат...

— Так, может, это к художнику милицию вызывали? Говорят, напился, взял свои краски с кисточками, вышел на лестницу и ну все стенки кошками размалевывать! Насилу успокоили...

— Своими глазами видела. Не поленилась, на шестой этаж поднялась. И добро бы красиво нарисовал, как на открытке, а он все тощих да страшных, будто из помойки вылезли. А ведь какой приличный мужчина был...

— Слыхали, у него с Жанной из одиннадцатой квартиры шуры-муры? Вот уж точно два сапога пара.

— Так ведь она недавно с лестницы упала, расшиблась вся. Небось вместе и выпивали... Что творится в доме! Прямо светопреставление какое-то!

За четыре столетия до описанных событий

Прошло десять лет

Развалины замка посреди леса. Несмотря на то, что здесь в изобилии водится дичь, благородные господа не устраивают охоту в этих местах, сюда не забредают сборщики хвороста и дети в поисках грибов и ягод.

Говорят, господин барон продал душу нечистому, но чем-то ему не угодил и в один прекрасный день бесследно исчез вместе с домочадцами и слугами. Здесь никто из людей не побеспокоит и не помешает довершить начатое...

Стены замка разрушены, от верхних этажей почти ничего не осталось. Человек, родившийся в двадцатом веке, сказал бы, что их разметало взрывом.

В одном из чудом сохранившихся подвальных помещений теплится жизнь. Молодой мужчина с бледным, изможденным лицом переливает какие-то жидкости из одной глиняной посудины в другую, что-то растирает в каменной ступке. Время от времени он отрывается от своей работы и что-то записывает в книге, лежащей здесь же, на треснувшей каменной плите, служащей ему столом.

Он не помнит, когда он в последний раз ел и что служило ему пищей. Тело его едва прикрывают лохмотья, бывшие когда-то приличной одеждой. Но какое все это имеет значение, еще немного, и он проникнет в великую тайну, он сможет повелевать теми силами, которые страшатся даже назвать все эти тупые горожане и лживые сладкоречивые святоши, не содрогаясь при этом от ужаса. Он отплатит каждому из них; не зря каждый вечер он повторяет их имена, чтобы ни одного не забыть. Каждому воздастся по заслугам, а затем...

Записка в пакете с апельсинами и зефиром в шоколаде

Дорогая Жанна!

Меня к вам не пускают, а когда попытался проникнуть самовольно, пригрозили удалить с помощью милиции. Как ваше самочувствие? У меня без вас работа застопорилась окончательно, даже срочный заказ продвигается еле-еле.

Купил на лотке книгу о Древней Индии и решил по примеру древних жрецов изобразить хранителей дома. Для того чтобы злобная сущность не смогла проникнуть в нашу (зачеркнуто) мастерскую. Правда, столкнулся с полным непониманием со стороны соседей и представителей жилуправления; кошек признали слишком реалистичными и беспородными. Еще: наконец-то оформил развод с бывшей супругой, очистился, так сказать, от прошлого воплощения.

За то время, как вас не было, уехали еще двое жильцов, кажется из вашей квартиры. Приходили из агентства недвижимости, предложили вместо моей мансарды нестандартную жилплощадь на Петроградской: комнату в виде башенки и еще одно помещение. Если к этому добавить комнату, то может получиться что-то вроде квартиры с отдельным входом. В связи с этим, Жанна Германовна, у меня есть к вам серьезное предложение, но об этом при личной встрече. Желаю скорейшего выздоровления.

Всего самого доброго.

Валерий

* * *

Куда подевались мои самые лучшие кисточки? Позавчера их было не менее десятка. Интересно, может быть, существует барабашка или еще кто-то, кто их тащит и поедает? Должно быть, его так и зовут — Тот, Кто Ест Кисточки.

Как я раньше не замечал, насколько здесь неуютно; посмотришь вокруг, и мурашки так и забегают по коже. А ведь, как назло, не осталось ничего согревающего. Эврика, запасы женьшеневого спирта! Эх, молодость, полная надежд, галерея «Арт-и-Шок» — сколько с ней связано! Без этой волшебной тинктуры там не обходилась ни одна мало-мальски значимая тусовка, а значимыми там были все. Ну а прийти без нее в гости к собрату по искусству считалось просто моветоном.

Вот они, родные, так и стоят в коробке из-под телевизора. Даже и не выдохлись совсем. Хорошо пошло, вспомним, значит, золотые денечки. А на эти, оставшиеся, смотреть, что ли? Нет, семь пузырьков, да еще с непривычки, — это уже будет перебор. И так уже хорошо: страха перед темнотой как не бывало, к тому же вернулось полузабытое желание нарисовать хоть что-нибудь, лишь бы присутствовало ощущение пустого листа, который именно мне предстоит заполнить. Жаль, что мольберт стоит в другом конце помещения, а подниматься с места отчего-то ну совершенно не хочется. Обойдусь и так; вон, прямо перед носом листы из альбома и гелевая ручка — сойдет за неимением лучшего. Вот оно, блаженство, рука так и летает над бумагой, только почему-то глаза не успевают следить за ней, а мозг напрочь отказывается воспринимать происходящее. И так хорошо; кажется, чудак Арлекин называл этот процесс спонтанным рисованием...