Счастливая странница - Марио Пьюзо

Колуччи остолбенел. Придя в себя, он присел рядом с Фрэнком Корбо на постели и взял его за руку.

– Послушай меня, брат, – заговорил он. – Я верую! Но, когда я вижу, что твоя жена с детьми может остаться без опоры в жизни, моя вера подвергается испытанию. Даже моя! Я не могу допустить, чтобы моя вера несла тебе гибель. Ты болен, тебя изводят головные боли. Ты страдаешь! Возлюбленный брат мой, тебе не хватает веры! Ты говоришь, что тебя призвал господь и что ты теперь мертв. Но это богохульство! Ты должен жить! Пострадай еще немного.

Наступит Армагеддон, и господь смилостивится над тобой. Встань же, пойдем ко мне ужинать. Потом мы отправимся в молитвенный дом и вместе помолимся за твое исцеление.

По лицу Колуччи катились слезы. Трое его друзей поникли головами. Отец взглянул на них, широко распахнув глаза, словно вновь обретя разум.

– Хорошо, я встану, – согласился он и жестом выпроводил всех из спальни, чтобы спокойно одеться. Колуччи прошел вместе с остальными в кухню, где Лючия Санта подала посетителям кофе.

Мистер Колуччи безгласно уперся взглядом в деревянный стол. Видно было, как сильно он опечален. Человек, укорявший его с кровати, был карикатурой на Христа, на истинного верующего, ибо вера его была доведена до логического завершения: человек слег, чтобы умереть.

– Синьора Корбо, – обратился он к Лючии Санте, – сегодня в девять вечера ваш муж возвратится домой. Позовите врача. Не бойтесь, я буду с ним рядом. – Он положил руку ей на плечо. – Синьора, верьте мне! У вашего мужа есть преданные Друзья. Он помолится и исцелится. Душа его будет спасена.

От его прикосновения Лючию Санту охватила холодная, непримиримая ярость. Кто он такой, этот человек – отец единственного ребенка, чуждый ее горю и страданиям, – чтобы брать на себя смелость утешать ее? Он смешон своей навязчивой религиозностью, это он – причина болезни ее мужа! Он и его дружки внесли сумбур в рассудок ее мужа своими глупостями, своей непристойной, раболепной фамильярностью с господом! Кроме того, она чувствовала к мистеру Колуччи брезгливость. Что-то подсказывало ей, что он и в грош не ставит жизнь ближнего своего; что он, имея жену-красавицу, выказал глубокое недоверие к всевышнему и даже отсутствие веры, ограничившись всего одним отпрыском. Вспоминая, как он проливал слезы, присев рядом с ее мужем на постель, она чувствовала сейчас безграничное пренебрежение к нему и ко всем мужчинам, алчущим, помимо жизни, еще чего-то, какого-то величия.

Можно подумать, что недостаточно просто жизни, жизни самой по себе! Ну и высокомерие! Она отвернулась от мистера Колуччи, от его жалости, его страдания, чтобы он не видел ее обозленного лица. Она ненавидела его. Это ей пристало испытывать муку, гнев страдалицы, вынужденной покориться судьбе; что до Колуччи, то пускай он катится со своими слезами – свидетельством дешевого сострадания…

Глава 7

Врач был сыном домовладельца, имевшего в собственности много домов вдоль Десятой авеню. Отец, простой итальянский крестьянин, выбивался из сил, проливал пот, бежал без оглядки из родной страны, выжимал из съемщиков-соотечественников последний цент, сидел по четыре раза в неделю на pasta и fagioli «Макароны и фасоль (ит.).», лишь бы его сын выбился в добрые самаритяне. Доктор Сильвио Барбато не питал иллюзий насчет клятвы Гиппократа. Он слишком уважал своего отца, был слишком умен, чтобы испытывать сентиментальные чувства к этим итальянцам-южанам, ютящимся, подобно крысам, вдоль западной городской стены. И все же молодость не позволяла ему относиться к страданию как к чему-то естественному.

В нем еще оставалось нечто похожее на жалость к ближнему.

Он был знаком с Лючией Сантой. Мальчишкой, еще до того, как отец его разбогател, он жил на Десятой авеню и уважал ее за пол и возраст. Ему пришлось пожить так, как жила она теперь: спагетти по четвергам и воскресеньям, pasta и fagioli по вторникам, средам, пятницам и субботам, scarola «Салат-латук (ит.).» по понедельникам ради очистки кишечника. Он не мог внушить ей благоговейного страха и действовать при ней с холодным профессионализмом. Однако всякий раз, когда ему доводилось переступать порог подобного жилища, он благословлял про себя своего отца.

Он превратился в человека совсем иной среды.

Отец мудро поступил, что сделал его врачом. Люди не могут не болеть, им никуда не деться от больниц; следовательно, ему всегда найдется работенка. Воздух в любую погоду наполнен бациллами. Рано или поздно всякому придется пройти через длительный процесс умирания. У живущего обязательно есть деньги, которые так или иначе перекочуют в карман к врачу.

Он присел, чтобы выпить ритуальный кофе. Никуда не денешься, иначе они никогда больше не пригласят его. Ледник в коридоре наверняка кишит тараканами. Дочка, – запамятовал, как ее зовут, – созрела не только для работы, но и для замужества: ей надо торопиться, иначе у нее возникнут проблемы. Вокруг врача собрались люди, взявшиеся растолковать ему, что за недуг свалил его пациента, – слишком много людей. Друзья семьи, советчики – злостные враги врача. Хуже всех, конечно, эти несносные старухи…

Наконец он увидел пациента, распростертого на кровати. Как будто не буянит. Доктор Барбато смерил ему пульс и давление. Хватит и этого. Спокойное, заострившееся лицо скрывало чудовищное напряжение духа. Доктор слыхал о подобных случаях от старых коллег. Великолепие новой страны часто оказывалось невыносимым для мужчин, для женщин же – никогда. Мужчины-итальянцы сплошь и рядом лишались рассудка и проводили остаток дней в изоляции, словно, покидая родину, они выдирали из своей души какой-то жизненно важный корень.

Доктор Барбато знал, что надо предпринять:

Фрэнка Корбо необходимо госпитализировать, ему требуется длительный покой, отдых от напряжения.

Однако этому человеку надо работать, кормить детей. Что ж, придется рискнуть, причем всем. Доктор Барбато продолжил осмотр больного. Отогнув простыню, он удивленно уставился на его изуродованные ноги; его охватил почти суеверный страх.

– Как же так вышло? – спросил он по-итальянски. Голос его был вежливым, но твердым: он требовал объяснений.

Отец приподнялся и снова накрыл ноги.

– Это не ваша забота, – отрезал он. – Ноги меня совсем не беспокоят.

О, да он враг!

– Значит, все дело в головных болях? – молвил врач.

– Да, – кивнул отец.

– Как давно они вас беспокоят?

– Всю жизнь, – был ответ.

Делать здесь было нечего. Доктор Барбато прописал сильное успокоительное и стал терпеливо ждать, пока мать сходит в другую комнату и достанет там из тайника деньги. Конечно, он чувствовал себя при этом не совсем в своей тарелке. Ему всегда хотелось, чтобы люди, платящие ему деньги, были поприличнее одеты, чтобы все происходило в окружении более достойной мебели. Но тут его взгляд упал на радиоприемник, и угрызения совести мигом исчезли. Если они могут позволить себе такое излишество, значит, им по карману и хворать.

На следующей неделе Фрэнк Корбо вышел на работу. Теперь он чувствовал себя не в пример лучше.

Время от времени он стонал и бранился по ночам, однако продолжалось это каких-то несколько минут; после полуночи он, как правило, опять засыпал.

Но не прошло и недели, как он явился домой в разгар рабочего дня. Стоя в дверях, он объяснил жене:

– Padrone «Хозяин (ит.).» отправил меня домой. Я слишком болен, чтобы работать. – Сказав это, он, к ужасу Лючии Санты, зарыдал.

Она усадила его за стол на кухне и напоила кофе.

Он и впрямь донельзя исхудал. Теперь он говорил с ней так, как не говорил никогда после первого года их брака. Он испуганно спросил ее:

– Неужели я настолько болен? Padrone говорит, что у меня что ни минута, то перерыв, и что я забываю про машину. Еще он сказал, чтобы я хорошенько отдохнул, а потом пришел к нему. Но я совсем не так сильно болен, мне уже лучше, я держу себя в руках. Я теперь в порядке. Разве не так?

На это Лючия Санта ответила:

– Не беспокойся о работе, тебе действительно лучше отдохнуть. Тебе надо поправиться. Сегодня сходи прогуляйся, своди Лену в парк. – Она взглянула на его понурую голову. Так лучше ему или хуже? Ей не оставалось ничего другого, кроме ожидания дальнейших событий.

Когда он уходил с малышкой Леной на прогулку, она сунула ему доллар на сладости и сигары. Она знала, что он предпочитает, чтобы у него в кармане имелись деньги, и хотела его порадовать. Он долго отсутствовал и вернулся только к ужину.

Семья в полном составе восседала за столом: Октавия, Ларри, Винсент, Джино, Сал. Все уже знали, что отец лишился работы, и были удручены этим известием. Однако он вел себя спокойно, даже примерно, помогал жене, и все облегченно перевели дух. Видимо, огорчение из-за потери работы вымело у него из головы всю остальную дурь. Завязался легкий разговор. Ларри дурачил братьев, утверждая, что тараканы на стене затеяли игру в бейсбол; стоило Салу и Джино обернуться, как он стащил с их тарелок несколько картофелин. Октавия держала Лену на коленях и кормила ее с ложечки. Винни наблюдал за остальными. Его-то Ларри не проведет! Когда мать проходила мимо него, он тронул ее за платье, и она наполнила его тарелку первой.