Казанова Великолепный - Филипп Соллерс

Оба сидят в углу гостиной, у камина. Девушка заговаривает с Казой — ей хочется знать, что означает «граф де Шестьраз» и т. д. Каза демонстрирует, о какой части мужского тела идет речь. Это отпугивает ее, однако вскоре она возвращается к предмету беседы. Урок возобновляется, набирает обороты и кончается в носовой платок. Ученица, не такая уж глупенькая и невинная, притворно негодует, но не слишком сильно.

«Менее чем в час заставили вы меня пройти путь, каковой, я думала, совершают лишь после замужества. Я стала как нельзя более сведущей в том, о чем прежде боялась и думать»*.

Джакомо всего лишь мастурбировал перед нею. Случись ему в наши дни извергнуть на вечернее платье любознательной девицы «телесную жидкость» (как изящно выражаются американские СМИ), его, возможно, привлекли бы к судебной ответственности за сексуальное домогательство и взяли эту самую жидкость на анализ ДНК, чтобы уличить его по науке. Дело запахло бы большими деньгами, в него вцепились бы адвокаты и журналисты. Скандал в Париже: один из приближенных министра иностранных дел обвиняется во влажном покушении на беспомощную несовершеннолетнюю. И она выиграет. Билл Казанова будет обезврежен. А его жертва огребет несколько миллионов долларов от продажи книжки, в которой изложит историю во всех ее гнуснейших подробностях.

Казанова поступает мерзко? Вероятно, однако поостережемся судить поспешно. Ибо почти тут же племянница напишет соблазнителю и попросит, чтобы он взял ее в жены и тем спас от участи быть проданной богатому купцу. «Не знаю, люблю ли я вас, но знаю, что самолюбие велит предпочесть вас кому-либо другому»*. Тетка ее — «ханжа, картежница, богачка, скряга и неправедница»*. Распорядиться судьбой племянницы она намерена так, как принято во всех семьях: ступай в монастырь или выходи замуж, третьего не дано. Женитесь на мне, пишет девушка Казанове, и вы получите столько-то. Такова жестокая женская участь, и Казанова, что бы о нем ни думали, выступает первым и самым достоверным ее свидетелем. Уже одного этого хватило бы, чтобы счесть «Историю моей жизни» ценнейшим документом: монахини, неверные жены, дочери на продажу, шлюхи, куртизанки, вздорные старухи, простолюдинки, маркизы, мещанки, графини, девицы и замужние — настоящий моцартовский список, да еще увиденный острым взглядом социолога. Никаких обобщений — каждый случай сам по себе. Тьма подробностей, более красноречивых, чем сотни ученых монографий.

Жирная старая ханжа очень скоро получит по заслугам. Это произойдет в день четвертования Дамьена. Казанова заказал окна на всю компанию. Поглазеть на казнь собрались толпы народа.

«Во время казни Дамьена принужден я был отвести глаза, услыхав, как он возопил, лишившись половины тела, Ламбертини же и г-жа XXX отворачиваться не стали; но не жестокосердие было тому причиной. Они объявили — а я сделал вид, что поверил, — будто не питали ни малейшей жалости к сему исчадию ада, настолько они любили Людовика XV. Но, по правде сказать, Тирета занимал г-жу XXX во время казни столь усердно, что, быть может, она из-за него не смела ни пошевелиться, ни повернуть головы»*.

Публичное истязание Дамьена длилось четыре часа. Раскормленная святоша г-жа XXX, разыграв задним числом возмущение, с превеликим удовольствием заграбастала Тирету. Каза же под покровом ночи завершил образование ее племянницы. Ее это — как он говорит и, уж верно, не врет — ничуть не огорчило.

Казанова — учитель, именно этому он обязан своей дурной репутацией, бешеной завистью, которую испытывают к нему мужчины, и тайной приязнью женщин (как бы ни бранили они его вслух) — словом, всей сложившейся о нем легендой. Учитель прикладной физиологии — и истории в придачу. Расправа с Дамьеном предвещает массовые казни времен Террора, когда гильотина будет работать как заведенная. Французы, кажется, обожают своего монарха, но…

«А меж тем то был тот самый народ, что уничтожил всю королевскую семью, все французское дворянство, всех, кто составлял цвет нации, благодаря кому прочие народы уважали ее, любили, брали с нее пример. Нет народа гнуснее французов, говаривал сам г-н де Вольтер. Это хамелеон, вечно меняющий цвет, способный содеять все, что только повелит ему вождь: и добро, и зло»*.

Пророческие строки, написанные задолго до эпохи Наполеона. Быть может, они во многом объясняют извечную «французскую неугомонность» и склонность французов к нескончаемым гражданским распрям. Прислушайтесь же, французы, если хотите снова стать завидным образцом для Европы и всего мира, — прислушайтесь к тому, что написал два века тому назад венецианский изгнанник на чистом французском языке. Или его послание имеет так же мало шансов на успех, как брошенная в море бутылка? Как знать.

Бернис использовал Казу для различных «секретных поручений» (например, для осмотра французских военных кораблей в Дюнкерке), так что он имел возможность оценить, как плохо действует вся система управления в стране. Повсюду беспорядок, деньги сплошь и рядом расходуются впустую, государство погрязло в долгах, народ опутан ложью. «Революция была необходима». Но ни к чему хорошему она не привела:

«Несчастный народ — одни живут в нищете и умирают от голода, другие принимают смерть на полях сражений по всей Европе ради наживы тех, кто их обманул».

Людовик XVI был «добродетельным», но «невежественным». В недавно найденном и опубликованном тексте Казановы говорится:

«Французская монархия была обречена на гибель при таком слабом короле и бездарных министрах — исключение составлял Вержен, но он один ничего не мог изменить. Вся страна потешалась над правительством, а оно словно нарочно выставлялось на всеобщее обозрение; никаких государственных тайн более не существовало, тогда как следовало бы все держать за семью печатями, дабы скрыть от народа, что дела находятся в отчаянном положении и угроза полного краха неотвратима. Угроза имелась, но от министров зависело предупредить ее, прибегнув к средствам, недостатка в которых не могло быть, ибо его не было в куда более тяжелые времена».

К тому же действовали подспудные и даже потусторонние подрывные силы. Казанова знает, что говорит (всем известна его вражда с Калиостро). Особенно резко отзывается он о герцоге Орлеанском, прозванном Филиппом Эгалите[27]. «Этого принца по праву следует счесть одним из главнейших виновников Революции». Равенство? «Оно хуже любого неравенства», — убежден Каза. Братство ему тоже не по нутру. Остается свобода, и тут уж ему не требуются наставники.