Уйти от погони, или Повелитель снов - Клод Фер

Говорят, в случае особой опасности у человека могут и крылья вырасти, как у птицы. Это действительно так.

Юлия много времени прожила со мной рядом, слышала многое, видела многое, всего не понимала, но чуткой детской душой своей впитывала в себя все то, что происходило вокруг нее, порой переосмысливая по-своему, но чаще просто запоминая, ибо голова ее была светлая, не обремененная лишними знаниями и заботами. Словом, Юлия решила поступить так, как поступила бы я, по ее мнению, оказавшись на ее месте.

Юлия тихо сползла с кровати, набросила на себя старенькое платье, которое ей позволили одеть после приема ванны, оглянулась, обнаружила странную деревянную фигурку в изголовье у топчана, где ей предназначалось спать, взяла ее в руки, внимательно рассмотрела и сунула себе за пазуху. «Не напугала чтобы хозяйку», – объяснила сама себе свой поступок. Потом подошла к двери и прислушалась.

С той стороны раздавался двойной храп: тонюсенький с присвистом и громкий, отрывистый.

– Чш-ш-ш… – прошипела она, прислонившись ртом к доскам, ища между ними щель. – Ти-и-ише…

Храп прекратился.

– Хозяйка спит, – тихим голосом произнесла она тогда главные слова, потом продолжила еще более важное. – Мне нужен мужчина.

Мужики все – кобели. Если у сучки течка, то стая лохматых и крутолобых псов летит на запах – пыль столбом, сметая все на своем пути. Если женщина просит любви у солдата, то солдат пренебрегает своим долгом, даже если его за это казнят. Эти два стражника не были исключением. Дверь отперли мигом и девочку выпустили. А она тут же напустила на них сон.

Как уж это получилось у нее подобное, какую силу воли возбудил в ней страх передо мной за собственную вонь либо лежащий у нее за пазухой деревянный бес, объяснить невозможно – это что-то из области тех сил, что втекают в Мшаваматши из душ чернокожих рабов. Но сколько потом ни пыталась Юлия заставить кого-нибудь спать по ее воле или подавить их волю мысленным приказом, никогда у нее этого не получалось. А в тот раз случилась удача – распахнувшие после долгого сна глаза сладострастных стражников смежились, головы упали на груди, колени подогнулись – и оба солдата тихо опустились мощными задами своими на пол, захрапели. У одного медная каска сползла на нос, у другого изо рта потекла тоненькая струйка слюны.

Юлия задвинула засов за собой и осторожно, ступая на цыпочках, отправилась знакомым путем в ванную комнату, где вода оказалась не вылитой из мраморной лохани, отстоялась и была совсем не холодной. Девочка аккуратно подмылась, достала из моего походного бювара благовония, подтерлась ими, а потом приложила к нужному месту и чистую салфетку из тонкого батиста, которой пользовалась для этих нужд я сама. Подумала – и, махнув на все рукой, надела мои короткие штанишки. А потом вынула из дорожного баула, который тоже, оказывается, прибыл вместе с нами в Андорру, свою сменную дорожную одежду: сорочку, платье, вторую юбку, передник, чепчик и легкие летние ботинки на подошве из настоящей кожи, которые я ей подарила перед отъездом из замка Аламанти.

К тому моменту, когда проснулась я и разбудила стражников с требованием сообщить, куда делась моя служанка, Юлия оказалась одетой, умытой и даже успела закусить найденными в бауле хлебом и вареным вкрутую яйцом с солью. Переполох, случившийся с моим появлением, вынудил ее принять решение. Дабы не сделать меня посмешищем – испугавшейся остаться без служанки графине глупо узнавать, что девчонка сумела обмануть всех, включая и ее, – Юлия решила сбежать из замка, чтобы позвать кого-нибудь на помощь и освободить меня. Шаг безрассудный, дерзкий, но в ее щенячьем возрасте естественный, как вздох.

Дождавшись, когда сапоги стражника и Скарамуша проследуют в сторону темницы, она выскользнула из ванной комнаты и легко, без шума, пробежала через пыльные помещения замка в сторону выхода из него. Там она прошмыгнула в приотворенную дверь, прошла, прижимаясь к стене спиной, вдоль громады дома и оказалась за углом его, где росли огромные, в человеческий рост бодыли пустырника. Прячась уже под их белыми разлапистыми зонтиками, достигла крепостной стены.

Знала ведь, что выйти можно со двора только через ворота, но знанию своему не поверила – и заскользила вдоль огромной кирпично-каменной стены, изрядно запущенной, покрытой где лишайником, где мхом, где кустарником, проросшим сквозь старую кладку. В одном месте обнаружила целое деревце, похожее на можжевельник, укрепившееся в трещине, случившейся скорее всего от дождей и редких, но все же бывающих здесь заморозков. Словом, шла она вдоль стены, шла – и наткнулась на старый завал на, месте давнего пролома не то ядром, не то тараном. Завал заделали из строительного мусора, который местами слежался, спекся и стал как общий камень, а местами совсем рассыпался, разрыхлился и ничего не держал.

По завалу она и полезла, царапая свои белые ручки, поскуливая от боли, но не плача, а, чувствуя все большую и большую уверенность в сердце, зная уже теперь, что замок она покинет, будет свободна. К груди Юлия по-прежнему прижимала деревянного уродца Мшаваматши, который, как она теперь считала, помог ей сбежать от Скарамуша и его слуг…

Ни Юлия, ни я сама не знали тогда, что ее побег разлучит нас на долгие тридцать лет, то есть фактически на всю жизнь. Она не знала, что поступками ее руководит истукан Мшаваматши, я же тогда не задумалась об этом, но уже в подсознании своем связала исчезновение деревянного черного идола и служанки воедино. И потом, спустя три десятилетия, не спрашивала у Юлии о причине, подтолкнувшей ее к побегу из нашей общей тюрьмы, оставив меня с врагами моими наедине. Ибо с тех пор, как встретила я во Флоренции Юлию усохшей, старой и слепой, униженной, а потом за время пути нашего в Геную, по морю в Кале, каретой в земли маркиза Сен-Си, за месяцы жизни там и за дни дороги до Парижа, где Юлия нашла вместе с кучером квартиру для меня и стала моей возлюбленной, она нужна была мне именно такой: страдающей от вины за свое предательство. А о том, что Юлия страдала, я знала точно: во снах ее, в лабиринтах которых я ходила, как по родному дому, Юлия то и дело возвращалась к воспоминанию о том, как вставала она с постели нашей любви, брала ужасную деревянную куклу, обманывала стражников, мылась в мраморной ванной, выбиралась из замка, находила пролом в стене и уходила прочь. Много раз она порывалась рассказать мне о том, как и что с ней случилось потом, почему она не позвала никого на помощь, а оказалась вскоре в Лангедоке владелицей небольшого домика и крохотного поля, замужем за человеком достойным, хоть и бедным, став верной женой и доброй хозяйкой, вычеркнув из жизни своей великую Софию Аламанти. Но я всегда находила повод прервать ее излияния. Ибо не собиралась я прощать Юлию, как и наказывать за тот проступок. Мне не было дела до мук ее совести. Более того, чем сильнее были они, тем легче было мне проникать в сознание Юлии и с ее помощью влиять на поведение окружающих меня людей.