Город в законе: Магадан, триллер - Валерий Фатеев

Там было уже милиционеров — не протолкаться. И в учительской, и в коридоре, и возле кабинета директора. Столько милиции в школе, только не в нашей, а в Омсук- чанской я видел пятнадцать лет назад, когда снежной лавиной накрыло сразу восемь девятиклассников и несчастные, обезумевшие от горя родители пришли убивать директора за то, что во время занятий он отпустил их без присмотра кататься с горы.

Я дождался, пока директор осталась одна, и зашел в кабинет.

Галина Николаевна сидела за столом, обхватив голову руками, и когда на мой голос она подняла лицо, в глазах у нее блеснули слезы.

— Вот, Валентин Михайлович, беда-то какая.

Я давно и достаточно хорошо знал Галину Николаевну. Она стала директором, когда мой сын пошел в первый класс. С тех пор прошло десять лет и так получилось, что заботы школы стали и моими заботами… Я участвовал в их мероприятиях, вел уроки по профессии, в последние трудные годы помогал чем мог — книгами, бумагой… Я видел, какой груз — и мужчина бы сломался — выпал на плечи этой симпатичной худенькой женщине. А тут еще это.

И я понял, что должен ей все рассказать.

— Галина Николаевна, это предназначалось Ване.

Она обдумала услышанное.

— А милиция склоняется к версии, что это месть… вы знаете, кто отец Кости?

Я смутно слышал, что бизнесмен.

— И не просто бизнесмен, он один из этих, как их сегодня называют — авторитетов. И говорят, что это разборки и что, скорее всего, попугать хотели, да переборщили. Боже мой, слышали бы вы, как он страшно орал на меня.

— Галина Николаевна! А вы бы не орали?!

Потом, успокаивая ее, Добавил:

— Если он бизнесмен, значит, голова на плечах есть. Сам поймет, откуда что. А вы тут ни при чем.

После разговора с директором я передумал идти в милицию — вряд ли они поверят мне, тем более у них уже есть; своя, устраивающая их версия.

На ней они и будут стоять.

ГЛАВА XIV

Хочешь мира, готовься к войне.

Всю жизнь я был рохлей, даже в детдоме, когда только от твоих кулаков и зубов зависело, будешь ли ты сегодня сыт или голоден, драться не любил. Не люблю и сейчас — ударить человека в лицо для меня все равно, что убить его — нужен сходный по уровню накал ненависти.

Но последний год изменил меня. Я знал, что добром дело не кончится, но если и был у меня страх — то только за своих. Сам я был готов ко всему.

…Вот это-то состояние повышенной боеготовности и спасло меня в тот вечер, когда я возвращался домой. Всей кожей я почувствовал опасность, едва взглянув на внешне неприметные светлые "Жигули", стоявшие прямо у арки, через которую я, чтобы сократить дорогу, спешил от автобусной остановки домой. Машины в этом месте никогда обычно не ставили и я это вспомнил.

А когда навстречу мне неторопливой безмятежной походкой пошли двое, я был уже взведен как курок — аллегория? — и палец мой лежал на взведенном курке безо всяких аллегорий.

Пройди они мимо и ударь со спины, я ничего бы не смог сделать. Но видимо у кого-то из них был свой кодекс чести и шедший немного впереди плотный светлорусый парень лет под тридцать, заступил мне дорогу…

— Мужик, — и тут же поперхнулся, уставившись в ствол моего "Констебля". Боковым зрением я заметил как нырнула в карман рука его напарника и, не раздумывая, нажал курок. Громовое эхо от выстрела еще не стихло под бетонными сводами арки, а я уже перевел ствол на второго бойца.

Один уже лежал, а второй, царапая стенку, сползал на землю. Минуты мне хватило, чтобы вытащить у обоих пистолеты и еще у одного нож. На дальнейший обыск я не рискнул и, развернувшись, выскочил из арки. Слава Богу, на улице никого не было и, усмирив дыхание, я спокойно пересек ее. Затем вошел в магазин "Удача", смешался с покупателями. В водочном отделе купил бутылку "Наша водка", большой пакет и буханку хлеба. На ходу бросил в пакет добычу и подошел к грузчику.

— Слушай, брат, выручай. Трясет, а одному много, — я кивнул на пузырь.

Лицо грузчика просветлело. Он, видно, сначала предположил, что я у него рубль просить буду. Зыркнул по сторонам.

— Иди в подсобку, я сейчас.

Этого мне и надо было. В подсобке я вытащил из пакета хлеб и водку, а трофеи замаскировал сверху оберточной бумагой, рулон которой стоял тут же.

Стакан водки я выпил как воду.

— Тебя как зовут?

— Толяном кличут.

Мне понравилось, что парень ни о чем не спрашивает и на бутылку жадно не смотрит.

— Все, мне хватит. А то по новой загужу, — сказал я, — Это тебе, допивай.

— Благодарю, — церемонно сказал Толян. — Если еще такая же помощь потребуется, заходи… Да сейчас не иди ты через торговый — вон, крюк отбрось и прямо во дворе будешь.

Так я и сделал. Пересек двор и подошел к телефону- автомату.

— Саша, надо срочно встретиться.

Через десять минут к "Макаке" подъехал борщевский "Лендровер".

К моему недоумению, выслушав мой перепуганный косноязычный лепет, Борщев разулыбался.

— Значит, завалил. Обоих. Ну-ка, давай проедем, так сказать, на место преступления.

— Да ты что, там же, наверное, милиции полно.

— А я тебе кто — хрен с горы?

Он развернул машину и вскоре мы въехали во двор.

Милицейских машин видно не было.

Исчезли и "Жигули".

И ни тел бойцов и вообще ничего в арке не проглядывалось.

— Они очухались буквально через пять минут, — пояснил полковник. — Нервно-паралитический газ. Но еще сутки будут как с похмелья. Ну-ка, давай, что ты там у них выгреб.

Я протянул ему один пистолет и нож.

— Отдам экспертам. Пусть прокрутят по всем параметрам. Думается, много любопытного нам эта пушка расскажет. А ты его случаем, не лапал?

Я не помнил.

— Ну да ладно, твоих отпечатков пока в картотеке нет, а вот с чьими может совпасть, я уже примерно предполагаю.

Почему я не отдал ему второй ствол, я и сам не знаю.

— Знаешь что, — сказал на прощанье Саша: — Тебе, пожалуй, надо напиться. Сбрось стресс и, как это в песне поется, все плохое забудь.

— Да я уже начал.

— Ну и продолжай… Но только так, чтобы ситуация под контролем. Деньги-то есть, интеллигенция рассейская?

Деньги у меня были и рассейская интеллигенция загудела. Да еще как!

Помню, что взял две бутылки кристалловской водки и зашел к Ларисе. Любви не получилось. Просто мы сидели, выпивали и оттого, что оба понимали, что это наша последняя встреча, было грустно.

— Чем же я тебя не устраиваю? — наконец, не выдержав, тихо спросила она.

— Да не в тебе дело, — с досадой, что она не понимает таких простых вещей, ответил я. — Во мне. Не могу я уйти от своих, ребят бросить, да и жену — сколько она меня раз спасала от всего, а жить вот так, на два фронта, устал. Душа устала разламываться.

— Красиво говоришь.

От нее я пошел к Устинычу. Но его почему-то не было на работе уже целую неделю.

Напарник, еще не старый, заросший серой щетиной, высокий худой Алексеич тревожился:

— Не заболел бы. А то один живет — окочурится, никто и не узнает.

Я узнал его адрес, взял такси и поехал на тридцать первый квартал. Он жил в желтом четырехэтажном доме во дворе продовольственного магазина.

Я упорно нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока за обитой дермантином дверью не послышалось какое-то движение.

— Эка ты растрезвонился, батенька мой, — Устиныч открыл мне дверь. — А я тебя и так второй день жду.

— Как… второй день, — спросил я, проходя в комнату. — Я только сейчас адрес твой узнал, от Алексеича. Извини уж, Устиныч, что непрошеным гостем.

— Как же непрошеным, — запротестовал старик, — когда я тебе письмо специально отправил. Не получил, что ли?

— Не-е. Да я и дома сегодня еще не был.

— Ну да ладно, главное, что приехал.

Я заметил, что передвигался Устиныч с трудом, дышал тяжело, с присвистом. На лбу у него даже испарина выступила.

Заболел мой главный советник.

Я огляделся. Обстановка была более чем простая. Стол, диван, два кресла, на полу самотканые коврики. Вдоль всей стены на полках из толстых сороковок стояли рядами, как солдаты, книги. Много книг. Тысячи две, а то и больше. Я с любопытством пригляделся.

— Это все мое богатство, — улыбнулся хозяин. — Ничего с собой не брал, когда куда переезжал, а книги — обязательно.

Толковые и энциклопедические словари, собрания сочинений русских классиков, толстые в суперобложках тома "всемирки". Одну полку занимали философы — начиная с греческих и кончая современными мыслителями. И еще литература по философии, психологии, религии…

— И ты, Устиныч, все это, — я обвел рукой стеллажи, - прочитал?

— Прочитать прочитал, — вздохнул Устиныч. — Да не всегда все понимаю. Вот Ницше — он кто — поэт или философ, реакционный, как его у нас окрестили. А что же в нем реакционного? Наоборот, с точки зрения марксиста, он наш человек, потому что против религии. А что он воспевает сверхчеловека, так что ж в этом плохого? Горький тоже этим занимался…