Город в законе: Магадан, триллер - Валерий Фатеев

Волна рухнула на земной берег, ночь кончилась и на зорьке, опустошенный, я плелся домой. Удивительно, но усталости я почти не чувствовал.

Пес уже ждал меня за закрытой дверью, но обнюхав мои штаны, как-то странно посмотрел и отошел, зевнув. Чем-то я ему не понравился… Может, перегар… пьяным он меня не любил — не видел логики в поведении. А может…

— И наши верные собаки измену чуют раньше нас…

Угрызения совести меня не мучили.

ГЛАВА XVI

Огонь очищает всё!

Дунаев не вернулся из Иркутска в назначенный срок, я пытался дозвониться ему в гостиницу, но номер был уже занят другим жильцом.

— Наверное, какие-то личные дела, — предположил я. — Мало ли что может быть.

И со смущением вспомнил свою блондинку. Пропуск в баню теперь мне был обеспечен.

Но когда он не прилетел и следующим рейсом, я позвонил его жене — моложавой вертлявой женщине, торговке со "швейки". Знал я ее плохо, в гости к себе Дунаев никогда не приглашал, но по косвенным признакам я предполагал, что в семье у них не все гладко.

— Антонина Евлампьевна, — я еле выговорил ее отчество, — а Юра из Иркутска не звонил?

— Он здесь не проживает! — рявкнула мембрана.

Тогда я нашел его сестру, она работала в родильном доме, а жила через двор. Нелли Ивановна.

— Что происходит, где Юрий?

— Плохо, Валерий Михайлович, все плохо. — Полная сорокалетняя женщина со следами былой красоты в чертах уже начинающего оплывать лица, была на грани слез. — Юра прилетел в среду — три дня назад, а его чемоданы стоят на лестничной площадке — уходи, мол.

— А… причина. Что за причина?

— Не знаю я их дел, но, похоже, она с бывшим своим мужем сошлась.

— Вот как, а где Юра?

— Где-то у товарища старого, в общежитии. Тот на квартиру перебрался, а комнату пока не сдал — так мне Юра объяснил. Может, запил…

— А он что, пьет?

— Не пьет он, да лучше бы пил — все в себе носит, переживает.

— Ты бы сходила к нему, Нелли.

— Я уже ходила, — призналась она, — стучала стучала — никто не открывает.

— Сходи еще, вечером, ладно.

Вечером она позвонила мне домой — свет не горит, на стук в дверь никакой реакции.

Я поговорил с Борщевым…

— Что делают в этих случаях, Саша?

— Пишется заявление на имя начальника милиции. Излагаешь суть дела и просишь с учетом твоих тревожных предположений вскрыть дверь… А этого, хозяина комнаты разыскать нельзя?

— Да на рыбалке он в Балаганном, а жена не знает, где запасной ключ и есть ли он вообще.

— Ну, тогда действуй, как я сказал. Иного варианта нет.

Через два часа у меня в кабинете собралась тревожная группа — оперативник из убойного отдела, мастер ЖЭУ со слесарем и подошла по моей просьбе Нелли.

Мучимый недобрыми предчувствиями, я увязался с ними.

…Юра повесился в кухне на тонком брючном ремне — привязал его прямо за крюк, предназначенный для люстры. Судьбу, что ли испытывал — обычно такие крюки и люстры- то порядочной не выдерживают, а в нем килограммов под девяноста таки было. Висел он уже видно давно — в комнате стоял приторно-сладкий запашок.

В комнате было почти пусто. Стояли его нераспакованные чемоданы. На кухонном столе почти полная бутылка водки, на подоконнике — стопка книг. Те образцы, что он возил с собой в Иркутск.

Те самые.

Будь они прокляты… Я зацепился за это слово — прокляты. Теперь я в это твердо поверил.

Я не знал, верующий был мой зам или нет, я не знаю, сам верю или только ищу надежды и успокоения в вере, но в, этот день я долго молился и просил Бога простить Юру.

— Он и так мучился на земле, — говорил я. — Что же ему теперь и там такое же. Ведь он не злой был и помогал всегда — вот сестре своей, как она по нем убивается, был плохой — разве бы убивалась.

Вот так горячо и беспорядочно — послушал бы кто со стороны — ходатайствовал я за Юру. И мне стало легче.

Поднявшись с коленей я подошел к переднему углу, где у меня стояли две иконы и внимательно, как будто первый раз их увидел, стал рассматривать.

Большая икона Христа-Спасителя с окладом из золотой фольги была передана мне моей мачехой, незадолго до ее смерти. Тогда'я приехал в деревню вместе в первенцем Иваном — показать ей внука.

Родной матери я своей не знал — она умерла, когда мне и года не было — и мачеха заменила мне ее и звал я ее мама и она ею была. И то, что рано я пошел в люди — интернат, училище, завод — не ее вина: было нас пятеро, а отец — инвалид войны первой группы, а как жили в то время в деревне, людям знающим рассказывать не надо.

Мы прогостили в деревне всего неделю, как прослышав о моем приезде, залетел на своей машине мой двоюродный брат Колька и уговорил переехать к нему в городской поселок, а уж оттуда я собирался в Москву.

Мачеха печально посмотрела на меня и сказала:

— Не думала я, что так скоро расстанемся. Чует мое сердце — не увижу вас больше. Вот, возьми эту икону.

Я начал было отнекиваться, большая, громоздкая, не довезу… но тут мачеха проявила твердость, вообще-то ей не присущую.

— Иконой этой венчалась твоя мама, а перешла она к ней от бабки Маринки, а той от ее бабки — так что по праву она твоя.

И добавила:

— Бери, сынок. Я вижу — тебе она нужней, чем другим.

И теперь темные строгие глаза Спасителя смотрели прямо на меня, как бы спрашивая, как я буду жить дальше.

И вторая икона, гораздо меньших размеров — книжного формата — тоже подарена мне родной сестрой отца, тетей Машей. Слово о ней — отдельная повесть или поэма, но вряд ли без ее помощи, без ее пышек, без ее сказок выжил бы я в этой жизни. Старшая моя сестренка Зойка рассказывала, что когда я, трехлетний карапуз, тяжело заболел и был практически у смертной грани, она каждый день приходила ко мне — а жила в другом селе замужем за столяром-пьяницей и на руках у нее были две дочки и все хозяйство. Расстояние между селами было около десяти километров и еще по послевоенной поре водились в наших краях волки.

И когда я — тоже в последний раз — навестил ее, она, пригорюнившись — мы вспоминали отца и мою маму, сказала:

— Валечка, — она меня так звала, — подарить мне тебе нечего… возьми на память любую из иконок, что глянется тебе.

Тетка моя была глубоко верующим человеком и иконостас у нее был громадный. Но глянулась мне вот эта маленькая, с необычно яркими красками. Высокая стройная женщина в торжественных церковных одеждах и нимбом над головой шла ко мне и за ней виделись города, церкви, горы и реки и синеее бездонное небо. И в небе, над золотым обрезом рамки восседал на белом пушистом облаке ангел.

Дерево иконы почернело от времени, левкас покоробился и то тут, то там по полю проявились тонкие белые трещины.

— Святая мученица Александра, — прочитал я надпись.

Тетка вздохнула:

— Это самая дорогая для меня… Думала, при жизни не расстанусь. Но тебе отдам.

Лет семь назад, когда начался бум на все русское, икона эта попалась на глаза одному американскому бизнесмену, с которым я намеревался завязать деловые отношения по издательской тематике. По его просьбе я снял ее, он долго щупал, осматривал, едва ли на язык не пробовал, а потом попросил — продай.

— Не могу, — развел я руками. — Память.

Для него это было непонятно — память памятью, а деньги деньгами — и он трижды набавлял цену и испугавшись, что не устою перед четырехзначной суммой, я довольно грубо прервал его. Только тогда он отстал.

— Что в ней такого? — спросил я у Бычкова. Я принес ему икону с тем, чтобы он как-то замаскировал трещины, для реставрации, словом.

Глаза у художника загорелись и, осмотрев икону, он твердо сказал:

— Конец семнадцатого, начало восемнадцатого века как минимум.

— Почему так решил?

— И материал, и дерево… Но прежде всего манера письма. Тогда писали в духе византийских традиций — радостные, светлые краски. А уже в более позднее время Священный Синод решил, что по канону не о жизненных греховных радостях должна напоминать верующему икона, а о наказаниях за грехи, об искуплении их… об аскетизме и монашестве. И краски должны быть соответствующими.

И тут же без перехода:

— Продай, а. Я тебе и деньги дам хорошие, и икону — на выбор — подарю взамен.

В деньгах я тогда очень нуждался — родился уже Илюшка, жена не работала, долги, а журналистская моя зарплата равнялась ста двадцати рублям. Приводным ремням партии и платили как за трансмиссию.

Но это искушение я преодолел.

И думаю, хочу в это верить, что преодолеют и мои сыновья.

И внуки.

…Прошла неделя со смерти Юры, а его поступок не выходил у меня из головы.

Почему?

Ну да, разрыв с женой. Но ведь не вдруг это произошло и не мальчик он, что бы из-за этого лишать себя жизни.

Сестра сказала, что он должен был деньги и якобы ему включили счетчик.