Семеро против Ривза - Ричард Олдингтон

Но мистера Ривза ожидало разочарование. Не успел он наполовину осушить и первую рюмку, как мистер Фэддимен-Фиш, предварительно осчастливив собравшихся двумя-тремя слегка скабрезными эпиграммами, погнал их всех в гостиную пить кофе. В комнате толкалось излишне много народу, ибо несколько кретинов «из соседних поместий» прибыли на чашку кофе и на концерт Хиггинс-Рэгга. Лампы под абажурами струили мягкий свет, и две свечи горели ровным, неярким пламенем, освещая клавиши бекштейновского концертного рояля. Мистер Ривз внимательно огляделся в поисках уголка потемнее: тут было немало людей, с которыми ему вовсе не улыбалось общаться. Он увидел одиноко стоявший стул и направился к нему. Его единственным ближайшим соседом оказалась болгарская графиня, ставшая под бременем пищеварения чрезвычайно похожей на выбеленную, напудренную и надушенную обезьяну. Естественно, что мистер Ривз не обратил внимания на близость болгарской графини…

Не успели подать кофе, как мистер Хоукснитч принял на себя роль церемониймейстера.

— Берти! Берти! — громко и властно возгласил он, перекрывая гул голосов.

Мистер Хиггинс-Рэгг, прекрасно знавший, что за этим последует, поднял на него взор, с отлично сыгранным наивно-вопросительным выражением.

— Да ну же, Берти! — визжал Энси. — Ты должен сыграть нам, право же должен. Все мы приехали сюда спесьяльно, чтобы послушать тебя, и мы с миссис Фэддимен-Фиш будем крайне огорчены, если ты урвешь у нас хотя бы минуту. Это будет такое удовольствие для нас всех.

— Ах, не сейчас, Энси, пожалуйста, — лицемерно взмолился мистер Хиггинс-Рэгг.

— Послушай, Берти! Не будь таким застенчивым, глупым и прочее, — взвизгнул Энси. — Ты же знаешь, что играешь как бог. Не будь девчонкой! Живо иди к роялю и сыграй нам что-нибудь такое завлекательное, смачное.

Мистер Хиггинс-Рэгг с подчеркнутой неохотой лениво поднялся со стула, обернувшись к притихшей компании, сверкнул заученной улыбкой, провел ухоженной рукой с наманикюренными ногтями по тщательно смазанным бриллиантином волосам и, покачивая бедрами, направился к роялю. Он взял наугад несколько аккордов, проиграл первые такты «Лунной сонаты» и перешел к импровизации на тему, которую заранее тщательно отработал.

— Что же вам сыграть? — спросил он, склонив набок голову и томно глядя в потолок: на слушателей всегда производит хорошее впечатление, когда человек играет, не глядя на клавиши. — Хотите Дебюсси? Или Шёнберга? Или что-нибудь этакое допотопное… Сыграть вам Моцарта и Баха?

— Нет, нет! — завизжал Энси, отлично выполняя свою роль. — Их мы можем услышать в любое время. Сыграй нам что-нибудь свое, Берти!

— Так, сразу? — скромно спросил мистер Хиггинс-Рэгг.

— Ну, конечно! Не глупи, Берти. Право же, нельзя быть таким несговорчивым и скромным. Ты никогда ничего не достигнешь, Берти, если не будешь знать себе цену, верно, дорогая? — Последние слова были сказаны специально для миссис Фэддимен-Фиш, чтобы она не думала, будто ее отодвинули на задний план в собственной гостиной.

— Так что же все-таки вам сыграть? — спросил мистер Хиггинс-Рэгг, искусно растягивая ожидание.

— «Боксеров», — взвизгнул Энси. — Я обожаю «Боксеров» — это так немыслимо жестоко и упоительно.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Мистер Ривз, забившись в свой уголок, наивно поднес к губам чашечку с кофе.

Трах!

Мистер Хиггинс-Рэгг опустил руки на клавиши с такою силой, что большой рояль затрясся и застонал. Мистер Ривз вздрогнул от неожиданности и чуть не пролил кофе на свои парадные брюки. А злополучный рояль все грохотал и грохотал, раздирая воздух сверкающими диссонансами и тщательно продуманной какофонией. Бой шел, по-видимому, действительно страшный, хотя мистер Ривз никак не мог уразуметь, что же там происходит. Он видел только, как мистер Хиггинс-Рэгг подскакивал на стуле и отчаянно тряс головой, по мере того как один безрезультатный раунд следовал за другим. Музыка вдруг оборвалась. У мистера Ривза мелькнула надежда, что это конец. Но нет! Десятью мощными ударами по трем диссонирующим нотам в среднем регистре мистер Хиггинс-Рэгг вывел одного участника из игры и стремительно перешел к заключению — восторженным приветствиям толпы.

Приветствия наконец умолкли, сведенные на нет стремительным диминуендо, и после веселого позвякиванья, долженствовавшего означать радость боксера-победителя, окруженного поздравляющими друзьями, наступила тишина. Мистер Ривз сжал голову, стараясь унять звон в перетруженных ушах.

— Дивно!

— Изумительно!

— Огромное спасибо!

— Такая сила!

— Такая страсть!

— Такое мастерство, правда?

— О, необыкновенно!

— Браво, браво, еще! — визжал Энси, отчаянно, но одиноко аплодируя исполнителю. — Это гораздо лучше, чем лучшее творение Сати. Слишком хорошо, Берти. Наконец-то ты поставил английскую музыку на ноги, действительно поставил. Просто не понимаю, о чем только думает правительство, почему оно молчит!

Скромно улыбаясь, прикладывая надушенный носовой платок к мокрому лицу, мистер Хиггинс-Рэгг в застенчивом молчании выслушивал все эти и подобные им восторженные комплименты.

Мистер Ривз заметил, что маленькая женщина, похожая на обезьяну, хочет что-то сказать. Он перегнулся к ней.

— Необыккновенно, — возгласила она с сильным славянским акцентом, жестко произнося согласные. — Шлышны были даже ударры перрчаттки, верно?

— Что? — чувствуя себя глубоко несчастным, переспросил мистер Ривз. — Простите? Ах да, конечно, вы совершенно правы!

И мистер Ривз снова уполз в свой угол.

— Мне лично нравится в игре Берти то, что она чисто британская, — продолжал вещать пронзительный голос Энси. — Вот уж никто не примет Берти за иностранца. А у нас к иностранной музыке поистине идиотское отношение. Ведь если бы фамилия Берти была Рэггский, все с ума сходили бы по нему.

Мистер Хиггинс-Рэгг улыбнулся, но как-то вяло. Лесть была приятна, однако ему не понравилось такое вольное обращение с его фамилией. Да это и никому бы не понравилось. Он изобразил на рояле несколько трелей — просто так.

— Хотите послушать английскую музыку? — кривя душой, предложил он. — Сыграть вам что-нибудь Арнольда Баха?

— Нет, нет, ни в коем случае, — взвизгнул Энси. — Да ну же, Берти! Нельзя быть таким скучным злюкой. Сыграй нам то, что ты уже написал из своей оперы. — Он повернулся к миссис Фэддимен-Фиш. — Вы не считаете, что он должен сыграть нам что-нибудь из своей оперы, дорогая? Заставьте его. Скажите, чтобы он сыграл. Он стал такой капризный и упрямый.

— Мы будем рады послушать вас, Берти, — устало промолвила миссис Фэддимен-Фиш. Ей все это уже надоело, к тому же от шума разболелась голова. В следующий раз, решила она, надо взять в протеже какого-нибудь тихоню — альпиниста или скульптора, который уж никак не мог бы выступать в гостиной.

— Но на рояле получится не тот эффект, — возразил мистер Хиггинс-Рэгг, — в оркестре все звучит иначе.

«Слава богу», — с преждевременным оптимизмом подумал мистер Ривз.

— Однако раз вы так настаиваете, — поспешил добавить мистер Хиггинс-Рэгг, хотя никто и слова не сказал, — я попробую. Не стану сообщать вам название (его еще не было) или рассказывать либретто (его не существовало), могу только заверить вас, что это целиком про Англию.

Шепот одобрения.

— С Англией же, естественно, связано представление о море, — сказал мистер Хиггинс-Рэгг, — это и является главным мотивом увертюры к первому акту…

И он исторгнул из рояля несколько потрясающе дисгармоничных аккордов, так что мистеру Ривзу снова показалось, будто кто-то скребет по аспидной доске.

— Эту тему ведут главным образом скрипки, альты и кларнеты, — пояснил мистер Хиггинс-Рэгг, останавливаясь. — А потом в тумане слышна сирена — это тема гобоев и тромбонов. Она звучит так.

Раздалось два диссонирующих аккорда, один за другим; мистер Ривз представил себе, что будет, когда во всю мощь взвоют тромбоны и гобои.

А мистер Хиггинс-Рэгг уже барабанил дальше. Была там тема флота, «для которой я использовал старые морские песни», тема армады, сопровождавшаяся страшным истязанием рояля; потом тема Трафальгарской битвы, во время которой среди ада кромешного умер Нельсон; тема доков, в которой мистер Хиггинс-Рэгг попытался передать пулеметный стрекот клепальных машин, грохот кранов, глухой стук опускаемых контейнеров, шум перекатываемых бочек, шуршанье угля, ссыпаемого в бункера; затем возникла, «как я ее назвал, матросская тема», звучавшая для непосвященного уха мистера Ривза как звонкая разухабистая джига. Были там и другие темы, одни из них пианиссимо, другие фортиссимо, но мистер Ривз уже перестал вслушиваться — звуки долетали до него лишь постольку, поскольку он не мог их не слышать. Он забился подальше в свой темный уголок, склонил на грудь голову, накрепко заткнул уши пальцами и попытался забыть, где он. Голова у него трещала, хотелось пить, левую ногу свело судорогой…