Уругуру - Алексей Санаев

– Знаете что, сами вы прикидывайтесь бозо! – вспыхнула Амани.

Я убедил ее, что шучу.

– Хорошо, пойдем дальше. Так что с теллемами? Какой у нас план, Оливье? – вернулся к основной теме профессор Брезе.

– В Номбори у нас три задачи, – ответил Оливье, делая пометки в своем пожухлом от времени блокноте. – Первое: наскальные рисунки. Нам нужно будет срисовать и систематизировать все найденные изображения. Второе: местные жители. Необходимо коррумпировать кого-то из старейшин, жрецов или неприкасаемых стариков, чтобы они рассказали нам побольше легенд о теллемах, а по возможности и прояснили значение наскальных рисунков. Так как до-гоны посвящают в свои таинства только мужчин, доживших до священного возраста шестидесяти лет, женщины отпадают – к сожалению. Ну а как только мы выжмем всю доступную информацию здесь, в Номбори, необходимо будет отправляться дальше к востоку, где сохранились скопления знаменитых домов теллемов.

– Вы уверены, что так легко сможете завоевать благосклонность старейшин? – с сомнением спросил Малик. – Насколько я знаю, эти ребята первому встречному о теллемах не рассказывают.

– Не знаю, нужно попробовать, – заметил я. – Пока мы не начнем работу, говорить о ее скорости просто бессмысленно.

– Согласен, – сказал Оливье. – И наконец, третья задача, и это, прежде всего, епархия Жана-Мари, начать сбор образцов почвы и растений, чтобы потом в Париже сделать палеографический анализ и выяснить, каким был климат этой местности до четырнадцатого века, когда здесь жили теллемы, и имеет ли право на существования «теория деревьев», по которым они якобы взбирались наверх в свои скальные убежища...

Да... В тот момент, попивая колу со льдом в гостинице «Белая лошадь» в Бандиагаре, мы даже не представляли себе, как далеки были наши планы от действительности. Уже на следующей неделе события завертелись с невероятной быстротой, полностью смешав и перечеркнув наши умопостроения. Началась наша незабываемая экспедиция в Страну догонов.

В живописной деревне Номбори, куда из Бандиагары можно добраться на внедорожнике, если периодически выталкивать его из песка, дружно вылезая для этого из машины, мы сперва решили обосноваться и жить в своей палатке. Так мы, по крайней мере, никого не смущали бы своим присутствием, не зависели бы от капризов местных жителей и не позволяли бы им подглядывать за собой.

Но проклятая палатка подвела, и Жан-Мари до самого конца полагал, что виноват в этом один я. А вина моя заключалась только в том, что, пока мои коллеги запасались в деревне продуктами, водой и готовили пищу впрок, я благородно вызвался установить наше жилище неподалеку от колодца, на самом краю деревни. Мне не раз приходилось устанавливать тент, в том числе в условиях абсолютной влажности, и я не без оснований считал себя профессионалом. Я был уверен, что справлюсь за десять минут, а потом мне останется только насмешливо поглядывать на коллег и делать саркастические замечания на предмет их нерасторопности.

В итоге я потратил на этот проект больше часа, не достигнув никакого результата. Техническое руководство по установке, вопреки суровой реальности, врало на каждой странице. Палатка оказалась не только больше, чем я предполагал, она была больше, чем вообще можно себе представить. Она представляла собой целый ангар и на земле занимала больше места, чем все соседнее ячменное поле, рядом с которым мы расположились. Она не имела формы. Зато имелся целый арсенал блестящих алюминиевых трубок, колец и железного крепежа, заведомо несовместимых друг с другом. Кромешного ливня и тучи комаров, в сопровождении которых обычно приходится заниматься установкой палатки в родной России, не было, но тридцатиградусная жара тоже не способствовала ускорению работ.

Через некоторое время друзья, образцово выполнившие свои задачи, начали издеваться надо мной. Жан-Мари пытался доказать всем, что я принял палатку за парашют для двойных затяжных прыжков, с которым якобы собираюсь прыгать с плато. Однако остальным, менее жестоким людям стало ясно, что, если не вмешаться, ночлег будет сорван. Подключившись к установке на этом, сравнительно позднем этапе, Оливье и Малик не смогли существенно улучшить ситуацию. В конце концов мы объяснили друг другу, что в комплекте палатки не хватает половины деталей, и, хотя Брезе кричал, что я просто уронил их в песок, наша версия возобладала.

Спустя всего час, когда палатка была свернута и лежала, как огромный мертвый кит, в стороне от нашего стойбища, Малик без труда нашел для нас три комнаты в доме одного из местных крестьян, который за мизерное вознаграждение (собственно, ему и была отдана на вечное пользование палатка) согласился переселиться вместе со всей своей семьей в дом соседа. Одну из комнат мы общим решением отдали в распоряжение Амани, вторую разделили между собой Оливье, Жан-Мари и я, а в третьей был размещен реквизит, занимавший едва ли не больше места, чем все мы, вместе взятые.

Где ночевал сам Малик, я так и не понял, потому что каждый вечер, когда мы уже валились от усталости на свои койки, он до полуночи сидел на камне возле нашей хижины в окружении местных жителей и, медленно попивая крепкий зеленый чай, рассказывал им фантастические истории про повадки белых людей и гламурную жизнь в Бамако.

Малик был по профессии гидом для иностранных туристов и довольно долго работал в различных туристических агентствах, прежде чем попал в Министерство культуры. Он знал каждую деревню в самом Мали и во всех окрестных странах, а люди в каждой деревне знали Малика. Кроме французского и английского языков, необходимых ему для общения с клиентурой, он свободно изъяснялся на языках бамбара, бозо, белла и сонгаи, хотя сам, как это выяснилось, к нашему удивлению, довольно поздно, происходил из племени кочевников фульбе. К тому же он никогда не забывал вытащить из кармана своего бесформенного балахона «боголан» пару орехов колы для местных стариков, конфету маленькой девочке, а подросткам – дать по шариковой ручке, которые в Мали называют просто «бик».

Кроме того, Малик был неженат и, по понятиям жителей отдаленных деревень, являл собой мечту любой местной девицы. Все это в совокупности создавало ему ореол местного оракула, и в вечерние часы послушать Малика или полюбоваться на него к нашему домику в больших количествах стекались обоего пола жители деревни, что немало способствовало нашей общей бессоннице. Всем нам, конечно, нравилось слушать волнующие истории о жизни туарегов, но к полуночи, устав после тяжелого дня, чрезвычайно неприятно было просыпаться от имитируемых Маликом рева взбесившегося верблюда, улюлюканий кочевников и хрипов заарканенной жертвы, сопровождаемых удивленными возгласами слушателей.

Жан-Мари Брезе был единственным, кого не волновали шумные вечеринки Малика. По ночам его беспокоило другое. В течение первых двух ночевок, после часа ночи, он без конца вылезал из хижины и подолгу вздыхал, вернувшись назад. На третью ночь Оливье посоветовал ему спать на улице, накинув москитную сетку на ветви баобаба, и тогда Жан-Мари признался нам в причине своих тревог.

– Эти отдаленные пронзительные крики... Вы не слышите их? – тихо спросил Брезе.

– Нет, – ответили мы оба. – И не очень-то хотелось – сейчас глубокая ночь.

– Понимаете... – Жан-Мари зажег свечу, поставил ее на пол и встал посреди комнаты, отбросив зловещую тень на грубо побеленную стену, с которой при вспышке света разбежался десяток ящериц-гекконов. – Сначала мне показалось, что это крики гигантской африканской дрофы, Ardeotis kori. И я удивился, потому что на этой долготе не водится kori. Но сейчас я думаю, что я идиот!

– Ну, это-то я всегда... – начал было Оливье, но Жан-Мари поспешил продолжить мысль:

– Я идиот, потому что это не Ardeotis kori! Это какой-то другой вид крупной птицы, а я даже не знаю какой! Я бывал в Африке, и не раз, я здешний орнитарий знаю как свои пять пальцев, но таких звуков я не слышал никогда!

– Что случилось, Жан-Мари? – Из-за двери в соседнюю комнату высунулась заспанная Амани, завернутая в простыню.

– Заходите, Амани, простите, что разбудили. – Я встал и придвинул ей табуретку, единственную в нашей комнате. – Жан-Мари рассказывает про птичье царство.

– А вы, мадемуазель Амани, – обратился к ней Брезе, – вы слышите по ночам крики какой-то крупной птицы? Они доносятся откуда-то издалека. Вот буквально минут десять назад?

– Да, слышу, каждую ночь, когда стихает деревня. А что с ними?

– Вы знаете, что это за птица?

– Знаю.

Мы с Оливье переглянулись и с издевкой уставились на Жана-Мари. В наших глазах он за секунду был развенчан как великий орнитолог, да и сам смешался.

– Какая же? – спросил он более чем озадаченно.

– Это священная птица Балако.

Наступило неловкое молчание. Мы с Оливье переводили взгляд с одного африканиста на другого.