Банда гиньолей - Луи Селин

И отправлял наверх… дань неизменную!., на час два-три шиллинга выходило… две-три паузы!.. У Боро характер — ой!.. Нипочем играть не стал бы! никогда!.. Старик сам поднимался наверх, шиллинги отнести!., пыхтел… по лестнице ему тяжело было… Боро у пианино сидел, не двигался… сам бы ни за что не спустился… он еще его мурыжил немного… чтоб тот побесился… зная, как он легко поддается!., делал вид, что ему надоело!., чтоб старик внизу покипятился… понервничал, попросил еще… И тогда только начинал потихоньку… под сурдинку, легонько педалью, жалобно… задумчиво так… в басах арпеджио… перебирал в си миноре и — оп! на тонику! Ага!.. закачалось в ритме… завихляло ригодоном. В том-то вся и хитрость!., чародейство!., утраченная жалобная прелесть!., бом! дзинь! бим!.. пляска маленьких мертвецов… три пальца… пять… и остальные!., аккорд — и понеслось!., ах, шалуны!., ну, дорвались! крикливо! пронзительно!., вот и живые присоединились!., тоже милашки что надо!., отскакали гамму терциями, затянули мотив! пальцы затарабанили!.. рондо… престо!., припев!., и все зашаталось!., подхватили живо!., с налету!.. Дзинь! динь! дон!..

И так до ужина, иной раз по три-четыре часа подряд!., галопом! с наскоку! ре октавами!.. Динь! ля! ля! знай, взбивает, перемалывает! пять! три! четыре! Дзинь!.. дождь диезов!., из тоски да в радость! в ригодон!..

Вот так, на шармачка, Боро с легкостью получал свой фунт за три-четыре часа треньканья!., по пивным, из паба в паб, точно таким же способом… пауза… «деньги, пожалуйста!»… продолжение. Попотеть приходилось, но все поспокойней, чем на улице… Боро же как раз помещений не любил, предпочитал улицу и свежий воздух! Катишь пианино на колесах, и так, прямо стоя, и играешь… Но улица, между прочим, сами понимаете, насчет полиции, — похуже любого паба… Тут вы у них в лапах, можно сказать!., орут, скандалят, донимают, что вы, дескать, проход затрудняете!., как с собаками обращаются!.. И потом, на улице — конкуренция! Менестрели! чумазые! Видели бы вы! визжат как резаные! рожи — что уголь! негритянские пляски! В то время в моде был свинг!., вопят, ровно Джоконда наша!.. Поют, значит!.. Народ в них души не чаял!.. Проходимцы эти с пляжей пришли, с началом войны разрешено стало. Три раза гаркнут — и дело в шляпе. На неделю денег наберут! Оттого-то и лучше в пивных, Боро пришлось смириться…

Однако обстоятельства вынуждали нас зарабатывать на улице и таскать за собой инструмент на колесах!

Кончилось это, понятно, плохо… Я после расскажу…

Горы барахла вокруг Титуса являли фантастическое зрелище. Они так и норовили обвалиться… И чуть что — обваливались, рассыпались лавинами, расстилались долинами, посуда и китайские побрякушки проносились звонкими смерчами сквозь детские коляски и дамские велосипеды, все разлеталось с грохотом, расталкивая матрасы, подушки, одеяла, которыми запросто можно было бы укрыть все четырнадцать доков; курганы корзин для бутылок, чудовищные гекатомбы, пирамиды шляп, веера, каких хватило бы, чтоб на тысяче тропиков закрутить аквилоны и повернуть вспять северные ветры, такое заграждение из пуховиков, что, окажись вы под ним, постигла бы вас верная и неминуемая смерть, мягкое забвение, кома в перьях!.. В чудовищном омуте хлама Титус чувствовал себя как рыба в воде!., тут бился пульс его коммерции… В недрах кратера-свалки он черпал энергию и смысл существования, здесь, за шаром водяной лампы, был его оплот… Нужно было видеть его в деле, никто не мог сравниться с ним в искусстве обескураживать клиента, расстраивать все его ухищрения… по тому только, как он развязывал сверток, как перекладывал из руки в руку под абажуром… гипюр ли… чайный сервиз, хрупкую штуковину, дорогую сердцу безделушку, как он умалял ее взглядом, как дул на нее, становилось очевидно, что она ровным счетом ничего не стоит… что это жалкое барахло, чих комариный… и просто чудо, что сам Титус, такой утонченный и разборчивый, согласился взглянуть на ничтожнейшее дрянцо, грязный плевок, дешевку!.. Взвешивание доставляло ему истинное наслаждение… По тому, как он похлопывал по чашечке весов… становилось очевидно, что вещица не весит ничего… ничегошеньки!.. Тьфу, да и только!.. Кофейник позолоченного серебра… проверял на звук… и ясно делалось, что грош ему цена!.. Затем он спрашивал владельца… Сколько желает? придирчиво, скептически… Сдвигал тюрбан… Затылок почесывал… Ответов он не слышал… От слов всяких и фраз его спасала глухота… Он только тут… под конец осмотра… в минуту вынесения приговора… доставал из-под стола слуховую трубку… хлопал глазами… таращился… присвистывал… Ушам своим не верил!.. Ну и цену заломили!.. Святая наивность! нет, какая наглость!.. Снова прикладывал трубку к уху… Чтоб услышать еще раз!., ошеломляющую сумму!.. Помилуйте!.. Быть того не может! Что я слышу! Он слегка приподнимал веки перед тем, как произнести свое решение… Сколько он даст? Да десятую часть!., и то еще много! И то под вопросом!.. А пока что — вот монета! и все тут! Хотите берите… хотите нет!.. Развязка наступала быстро… Ни слова больше! ни вздоха!.. Настаивать бесполезно… Он откидывался в кресле… Кутался в халат… опускал тюрбан на самые глаза… Больше он ничего не видел!.. И самого его не было видно!..

У него темно было, днем — как ночью, только лампа-шар на столе отбрасывала слабые зеленоватые аквариумные отблески… Ставни открывались на одну минуту перед ужином на время уборки, когда Дельфина приходила, экономка его, «governess»! она требовала, чтоб называли ее так, и никак иначе.

— Зовите меня Дельфина или «governess»! но не «maid»! Дельфина или экономка! Но не служанка! Я вам не служанка!..

Как только вы появлялись в доме, она немедленно извещала вас о том, какое место она здесь занимает, чтоб не получилось с вашей стороны недопонимания, после «здрасьте» сразу сообщала, что она не «maid», a «governess»!.. Самым что ни на есть безапелляционным тоном!.. Так продолжалось уже двадцать лет!..

Уборкой она не надрывалась — собственно, это было бы и невозможно у Клабена, она лишь разгребала середину комнаты, наращивала горы, подравнивала долины, чтоб можно было протиснуться, выход отыскать…

Клабен разговорчивостью не отличался, я имею в виду, с клиентами, — таинственность на себя напускал, бормотал что-то себе под нос и больше на идише, понимать его следовало с полуслова… Поначалу он ошарашивал балахоном своим, как у паши, шароварами желто-сиреневыми, физиономией вислощекого Пьеро, тюрбаном трехэтажным… ставил в тупик… сбивал с толку, если кто робкого десятка… а болтать не любил… Дельфина же, напротив, вопила без умолку… монологи произносила нескончаемые!., по ничтожнейшим поводам!., то ее на улице обидели, то в магазине наглецы попались… ноги ей отдавили там-сям, везде — в трамвае, в автобусе… В общем, сама чувствительность!.. За покупками ездила аж в центр… и даже в Сохо… а заодно билеты покупала… театр ей подавай три раза в неделю, не меньше… Следила, то есть, за всеми новинками! Чай, не горничная!., а прямо-таки леди, «governess»!.. Иногда… впрочем, редко… она исчезала… отсутствовала неделю… возвращалась опухшая, отекшая, разукрашенная в драках с какими-то проходимцами… одежда в клочьях… деньги все пропиты!., и пенсия ее преподавательская, и заработок у Клабена, и еще сбережения, оставшиеся от тетушки… С учительской работы ее увольняли трижды… это я со временем все узнал… из-за жутких сцен, которые она устраивала ученикам по пустячным поводам… невероятной вспыльчивости характер!.. Позже, намного позднее… она поняла, в чем ее истинное пристрастие… призвание… драма ее жизни!., она с удовольствием рассказывала… всем желающим… и не желающим тоже… она им демонстрировала, сколько у нее образования! и сколько чувства!., эмоций! страсти! Незаурядная натура!

В дела Титуса она тоже вмешивалась по всякому поводу И без оного… чего только себе не позволяла!., в разгар торговли по залогу вставляла свое словечко… Клабена ее бесцеремонное вмешательство в бешенство приводило, однако рявкнуть на нее он боялся: она б обиделась и ушла насовсем… А он без нее обойтись не мог… и не то, чтоб она местностью отличалась — она у него без конца всякие мелочи таскала… но другая на ее месте таскала бы еще больше!.. У него тут одни искушения… и притом беспорядок несусветный!.. Он предпочитал держать Дельфину и глядеть за ней в оба… Ссорились они редко, если не считать споров из-за «governess»… дня без них не проходило. Он этого слова терпеть не мог…

— Что же я, по-вашему, Дельфина, в детство впал?..

— I am not your maid either! И я вам не служанка!

Такой вот разговор… День за днем… Занимайся она уборкой в любом другом месте, так непременно б ее горничной звали! Никуда не денешься!..

Позднее, в минуты откровений, она мне признавалась… начистоту выкладывала…

— You understand? Понимаете?.. Between you and I… Между нами говоря… I played! Yes. Я играла! Да!

По секрету сообщала… шепотом…

— Я в театре играла! понимаете?.. Ах! Theater! Yes!..