Мы проиграли - Иван Колпаков

После путешествия в военный городок Булат отвез меня в маленькое кафе неподалеку от гостиницы и накормил за свои деньги.

Впрочем, он хорошо понимал, что без него я уже тут никуда не денусь.

На следующий день произошли два занимательных события.

Во-первых, мы отправились к морю. Дороги к нему нет, а ехать далеко – больше 50 километров, так что пришлось трястись в машине так, что я до сих пор не уверен, правильно ли у меня расставлены внутренние органы. В дороге я спал, а за окном в это время разъяснилось. Однако к тому моменту, когда мы осторожно подобрались к берегу, стараясь не влезть в топи, из которых тебя уже никто и никогда не сможет выковырять, небо вновь заволокло липким клейстером.

Аральское море показалось мне самым печальным водоемом на свете. Возможно, свою роль сыграла погода; возможно, слишком сильны были вчерашние переживания относительно бури в пустыне; возможно, я заранее предполагал, как может выглядеть погибающее озеро, прежде считавшееся главным среднеазиатским оазисом… Слегка проваливаясь в мягкий влажный песок, я бродил по кромке Арала, вглядывался в горизонт – в ту полосу, которой стремится достичь вода и непременно когда-то достигнет. Находиться там – это значит вновь испытывать весьма странные ощущения. Мы ведь просто ехали в сторону моря, не ведая точно, где оно: нет карт, знающих его береговую линию. Информационные агентства, рапортующие о торжественном возвращении Арала в родные земли, лгут – оно лишь слегка приподнялось, слегка вздохнуло. Бродя по кромке моря, веришь лишь в окончательную невозможность репатриации воды – хоть тысячу плотин построй, хоть ведрами воду в Сырдарью и Амударью таскай.

Арал похож на женщину, неожиданно принявшую ислам и теперь каждое утро кутающуюся в длинный черный сарафан, хиджаб, платок; кто знает – какому господину теперь поклоняется это море?

Берег Арала, несмотря на свою неуловимость, все же обитаем. Здесь полно птиц; в одном из болот я видел также деревянную лодку, привязанную к шесту; есть даже металлический каркас для юрты – нечто вроде оборудованного места для пикников. Булат утверждает, что в летнюю жару сюда приезжают купаться. Люди цепляются за море изо всех сил, но возможно ли удержать песок в руке? Возможно ли нести воду в дырявом ведре? Возможно ли заставить Арал вернуться?

Второе событие того дня было связано с крохотной деревней Арал-Кум, которая вкопана прямо в песок, посреди пустыни, образовавшейся после ухода моря и смыкающейся своей восточной стороной с барханами Кара-Кума. Булат повел меня к своей родственнице (третья вода на киселе), Марахабе, главной предсказательнице в том селе.

Мы постучали в деревянные ворота, они будто сами собой открылись. Пересекли двор, чрезвычайно захламленный (чем – я так и не успел рассмотреть), скинули обувь возле дверей и прошли внутрь. В центральной комнате, как ни странно, никого не оказалось. Булат указал мне на маленький стол, приподнятый буквально на десять сантиметров над полом. Я уселся на протертый до внутренностей ковер. Булат расположился рядом. Потянулась тягостное молчание. От нечего делать я теребил обильную бахрому своей подстилки.

Минут через десять в комнату с улицы зашла молоденькая девчушка – черноглазая, в длинной серой юбке, в свободной рубахе, босая, удивительно сияющая всей своей незрелой красотой. Она внесла кувшин и разлила по пиалам вязкую белую жидкость.

– Что это?

– Шубат. Верблюжий кефир, – объяснил Булат.

Пока она наливала кефир, я разглядел ее руки – словно изрезанные ножом, в глубоких ранках, ничем не перевязанных. Девочка улыбалась, но на меня не смотрела. Она ушла так же, как и появилась – стремительно.

– Пей залпом.

Я выпил. Жидкость имела животный привкус – мне показалось, что из моего рта пахнет зоопарком. Мы опять замолчали. Беглый осмотр комнаты ничего не дал: белый потолок, деревянный пол, светло-зеленые оштукатуренные стены. Старый, ветхий интерьер, но очень аккуратный.

Девчушка выпорхнула из соседней комнаты (ход в нее прикрывало шерстяное одеяло, прибитое гвоздями к верхнему проему), едва заметно кивнула Булату.

– Теперь ты можешь пройти к Мархабе, – сообщил он мне.

Отказываться было невежливо. Девочка помогла мне пролезть под одеялом. Попав в обитель Мархабы, я оказался в кромешной темноте. Она была столь плотной, что тяжело дышалось. Впрочем, в комнате действительно было жарко и душно, и еще – впервые в этом путешествии – я ощутил влажность. Влажность столь высокую, что мне почудилось на миг, как влага оседает на моей щеке, течет по ней. Через секунду зрение вернулось ко мне – и я увидал в сумерках (источника света не было, светился словно бы сам воздух) старуху. На ней было черное платье и такой же черный платок. Она убрала руку от моего лица, отошла, не оглядываясь, вглубь комнаты, присела на пуф, махнула рукой – мол, садись и ты. Я опустился прямо на пол и сложил ноги по-турецки.

– Как тебя зовут? – спросила старуха.

Даже сквозь тьму я ощущал, что она глядит мне прямо в лицо, будто видит его превосходно.

– Иван.

– Похоже на тебя.

Я хмыкнул. Впрочем, все это уже успело перейти грань, за которой начинаются мучения. Чего она хочет от меня? Может быть, я что-то должен у нее спросить? Ведь она, в конце концов, предсказательница.

– Ну, так спрашивай, – сказала старуха.

– У меня, честно говоря, нет вопросов.

– У всех есть вопросы. Это у судьбы нет к нам вопросов.

Я задумался. Вообще, именно на этот случай у меня была припасена одна задачка, которую никак не удавалось разрешить обычными, не алхимическими методами. То есть и не задачка вовсе. Мне всегда хотелось обсудить это с кем-то, кто сведущ. Ситуация настолько потакала шизофрении, что я решил не сопротивляться.

– Неужели час уже, как бы это сказать-то, назначен? Старуха ответила.

– Неужели? Она подтвердила свой ответ.

– Ты хочешь спросить еще, наверное, возможно ли знать точно – подобно тому, как знаю я. Возможно, – тихо проговорила старуха. – У тебя будет хорошая, длинная жизнь, не сопротивляйся ей. Ищи свет на изнанке тьмы.

Поверьте, я не ощутил сию же секунду желания сбежать от этой галиматьи, от этой странной старухи, выбраться ближайшим поездом из степи домой, к своей реке, к своему родному лесу. Я хотел поговорить с ней еще и задавал какие-то вопросы. Но больше я от нее ничего не мог добиться; кажется, Мархаба вообще не любит метафизических прений.

Май 2008-го

Дальний свет

А я и не думал почему-то, что мы поедем через Куеду. Хотя как иначе: автобус сверлит всю Башкирию – Стерлитамак, Салават, Уфу, – а потом с юга, минуя подбрюшный Воткинский водоем, вонзается в Пермскую область – тут уж и Куеда, и Чернушка; одна дорога, другой нет. Но я об этом не сообразил заранее, не хватило мыслительной машинальности – видимо, слишком устал в пути, видимо, слишком много сладкого воздуха проглотил в Оренбурге.

Уезжать вообще не хотелось – славный оказался городишко, маленький, изумрудно-разноцветный; казачки уважают яркую, нарочито веселую красоту. Повсюду флажки, перетяжки, поздравительные рекламации. Прошел улицу Советскую в оба конца, заглянул в местный букинист – долго разглядывал хорошо знакомое издание Набокова, книгу про Себастьяна Найта, но понял, что не потяну – рюкзак и так забит до отказа. Еще нашел полное собрание сочинений Пушкина в желтой обложке, в детстве у меня такое было, и тоже очень хотелось купить, а как тащить? Вышел с «Холмами» Бродского – на убийство времени в дороге. Можно подумать, я способен бороться с дорожной дремотой.

Цветастая улица Советская упирается в небольшую площадь (рядом – пластмассовая детская площадка, окраинный оазис в центре города), хорошо продуваемую ветром. Центральная ось площади – черный Чкалов в уморительных сапогах с меховыми отворотами, он смотрит поверх Оренбурга, и в его облике есть что-то бесовское. Белоснежная старинная лестница скатывается к мутной тихой реке – Уралу, и здесь можно было бы снимать «Бесприданницу», если бы не мост – металлический, сам себя поддерживающий с помощью стальных тросов, чудо местной инженерии, летучий голландец.

Там я околачивался полтора часа: гулял по мосту, катался на фуникулере – в маленькой кабинке из плексигласа, которую по тросу, протянутому над Уралом, гоняют туда-сюда, мол, «воздушное путешествие из Европы в Азию», развлечение для нищих духом. На «азиатской» стороне – парк отдыха, табличка «Пляж» указывает на илистый берег, в котором увязло мелкое суденышко, невесть откуда взявшееся. На «европейской» обнаружилась часовня в английском стиле. Такая могла бы запросто стоять где-нибудь в деревне под Стратфордом. Вид на нее несколько портит иссиня черный, иссеченный прозрачными тенями от деревьев, облый Пушкин, развалившийся на невнятном постаменте.