Очень далекий Тартесс (др. изд,) - Евгений Войскунский

– Отправь меня к ним.

Тордул еле шевелил языком. Невыносимо болело раненое плечо.

Индибил иронически усмехнулся.

– К ним я тебя не отправлю. Мне пока что дорога своя голова. – Он еще раз прочел пергамент, постучал по нему твердым ногтем. – Но раз ты упорствуешь – пойдешь на медные рудники. А теперь выпей вина и поешь.

Не погнушался, сам поднес Тордулу чашу. Строптивец оттолкнул чашу, вино выплеснулось на пергамент, на сандалии Индибила. Начальник рудников побагровел, страшным взглядом посмотрел на Тордула. Приоткрыл дверь, вполголоса отдал стражникам короткое распоряжение.

«Вот и все, – устало подумал Тордул. – Сейчас схватят... накинут петлю на шею, удавят...»

Вошел человек мрачного вида, с длинными волосатыми ручищами. Однако не палачом оказался он, а лекарем. Быстро, умело размотал одеревеневшие от крови и грязи тряпки на тордуловом плече, промыл рану кисло пахнущим настоем, наложил повязку. Тордул но сопротивлялся. Сидел на скамье, понурившись, безразличный ко всему.

Перед тем как кликнуть стражу и отправить Тордула в двадцать девятую толпу, Индибил промолвил сухо:

– Запомни: как только пожелаешь, ты будешь доставлен к своему родителю.

Прошло полмесяца или немногим больше, и Тордул второй раз предстал перед начальником рудников. Это было в тот день, когда прибрел он утром к чужому котлу, встретил Горгия и сцепился со стражниками.

Как и в первый раз, Индибил предложил беспокойному рабу еду и питье. Тордул поколебался немного. Потом решительно придвинул к себе блюдо с мясом, налил в чашу вина до краев, жадно выпил. Был он очень голоден, это верно. Но не от голода набросился на еду. Задуманное дело требовало свежих сил. Так говорил он самому себе, утверждаясь в этой мысли.

Блистательный Индибил полулежал в кресле, с насмешливой улыбочкой поглядывал на бурно насыщавшегося Тордула.

– Ну как? – спросил. – Еще не хочешь домой?

Тордул взглянул исподлобья, вытер ладонью жирные губы.

– Не засоряй моего слуха ненужными вопросами, – сказал он резко.

Побагровел Индибил, дрыгнул ножкой, однако и на этот раз стерпел неслыханную дерзость.

– Послушай, – сказал Тордул как ни в чем не бывало. – С больной рукой мне трудно управляться с кайлом. Переведи на другую работу.

Охотнее всего Индибил перевел бы этого наглеца туда, откуда никто не выходил, – на рудник голубого серебра.

– Хорошо, – процедил он сквозь зубы. – А теперь если ты насытился, то отправляйся в свою вонючую толпу.

Велел, чтобы посадили Тордула на чистую работу – подсчитывать ящики с рудой.

Иногда Горгий работал наверху – таскал ящики для подсчета. Тордул приветливо ему улыбался, усаживал рядом, заводил разговоры про целебную мазь – из чего, мол, ее делают, да всякий раз совал греку то пол-лепешки, то кусок сыру. Стражник хмурился, гнал Горгия работать, но словесно, без пинков и зуботычин.

А потом Тордул перевелся в ту пещеру, где жили Горгий с Диомедом. Все ему удавалось, счастливчику этакому. Ну, может, и не совсем счастливчик, как-никак тоже в неволе, но чистая работа и сытный харч – тут все равно что счастье.

Однажды после работы притащил Тордул целого жареного кролика.

– Где ты добываешь такую еду? – удивился Горгий.

Тордул не ответил, только рукой махнул.

Пока греки с жадностью обгладывали хрусткие кости, он приглядывался к рисункам на стене.

– Кто рисовал?

– Он. – Горгий кивнул на Диомеда. – Не узнаешь? Ваш царь Аргантоний.

Тордул засмеялся, покачал головой: ну и ну!

– А это кто?

– Павлидий, чтоб собаки его кишки по базарной площади растаскали, – с полным ртом ответил Диомед.

Тордул помолчал, потом сказал:

– Слыхали? Того раба, что третьего дня бежал, поймали у реки. Жажда, видно, замучила его, спустился к реке, а там кругом засады. С полдюжины стражников, говорят, он положил на месте, прежде чем его скрутили.

– Что ж с ним теперь будет? – с печалью спросил Горгий.

– Изведает высшее счастье, – Тордул усмехнулся, – будет добывать для царя Аргантония голубое серебро... пока не издохнет.

Знал Горгий, что не полагается в Тартессе допытываться, для чего нужно голубое серебро, но теперь-то ему было все равно.

– Мы, греки, привыкли жить по-простому, – задумчиво сказал Горгий. – Дерево есть дерево, собака есть собака. Всему свое назначение: людям одно, богам другое. А у вас все не просто... Ума не приложу, что это за голубое серебро и что из него делают...

– Никто не знает, – ответил Тордул, поджав острые колени к подбородку. – Тысячи рабов долбят гору, мрут, как мухи, для того, чтобы отправить в Сокровенную кладовую два-три пирима голубого серебра за месяц. А знаешь, сколько это – пирим? Вот, на кончике ногтя поместится.

– Для какой же все-таки надобности его добывают? – допытывался Горгий. – Делают что-нибудь из него?

– Делают, а как же. Лет сорок копят, потом глядишь – щит сделают. Потом на другой начинают копить.

– А щит-то для чего? – не унимался Горгий.

– Все тебе знать надо. Вроде так завещано предками, сынами Океана... В году один раз, на праздник Нетона, верховный жрец повесит щит на грудь, покажется людям, а они радуются, ликуют.

– Чего же тут радоваться?

– Велено – и радуются. – Тордул помолчал, потом вскинул на Горгия сердитый взгляд. – Чего ко мне привязался? У вас разве богам не поклоняются?

– Так то – боги, дело понятное. А у вас...

Тордул заворочался, зашуршал соломой.

– Менять надо все в Тартессе, – с силой сказал он. – Законы менять. А первым делом – царя!

– Кого ж ты вместо Аргантония хочешь? – спросил Горгий без особого интереса.

Тордул огляделся. Час был поздний, все в пещере спали. Спал и Диомед, подложив под щеку кулак.

– Аргантоний – незаконный царь. – Тордул понизил голос. – Он заточил истинного царя... Томит его здесь, на рудниках, уже много лет...

Горгию вдруг вспомнилось, как Тордул бродил от костра к костру, заглядывая рабам в лица.

– Да ты что, знаешь его в лицо?

– Нет. – Тордул со вздохом откинулся на солому. – Знаю только – зовут его Эхиар. Старый старик он... если только жив...

– Ну, а если жив? – спросил Горгий. – Как ты его опознаешь?

– Есть одна примета, – неохотно ответил Тордул.

На Горгия напала зевота. Он улегся, прикрылся гиматием, огорченно подумал, что дыр в нем, гиматии, становится все больше, и месяца через два будет нечем прикрыть наготу, а ведь скоро, говорят, начнутся зимние холода... Вспомнилась ему далекая Фокея, каменный дом купца Крития, где была у Горгия своя каморка. Вспомнился хитрый мидянин, искусный человек, который вышил Горгию на этом самом гиматии красивый меандровый узор. Вышил, верно, хорошо, но содрал, мошенник, по крайней мере лишних полмины. До сих пор обидно. Шутка ли – полмины! И Горгий стал прикидывать, чего и сколько можно было бы купить за эти деньги, но тут Тордул зашептал ему в ухо:

– Послушай, я не успокоюсь, пока не найду Эхиара или не узнаю точно, что его нет в живых. Хочешь ты мне помочь?

«Только и забот у меня, что подыскивать для Тартесса нового царя», – подумал Горгий.

– Еще не все потеряно, – шептал Тордул. – Нам нужны верные люди. Слышишь?

– Слышу... У Павлидия целое войско, а сколько ты наберешь? Полдюжины?

– Ты слишком расчетлив, грек. Видно, тебя не привлекает свобода.

Горгий приподнялся на локте, смерил злым взглядом Тордула, этого наглого мальчишку.

– Убирайся отсюда... щенок!

Тордул вспыхнул. Но против обыкновения не полез драться. Твердые губы его разжались, он коротко засмеялся: «гы-гы-гы», будто костью подавился.

– Мне нравится твоя злость, грек. Так вот: давай соединим две наши злости. Помоги мне, и ты получишь свободу.

Быстрым шепотом он стал излагать Горгию свой план.

* * *

– Мне кажется, Тордул прав: слишком уж расчетлив Горгий

и прижимист. Знаю, знаю, сейчас вы скажете, что он

торговец, а не гладиатор. Дело не в профессии, а в

характере. Не люблю чрезмерную расчетливость в человеке,

которого хотел бы уважать.

– А вы заметили, что при всей своей расчетливости он

неудачлив и несчастлив?

– Трудно не заметить. Обстоятельства оказались сильнее

его расчетов. Но хочется видеть в положительном герое...