Любовь - Тони Мориссон

Столь пристальное внимание не вскружило мальчику голову. Ему такое отношение отца нравилось, он в нем купался, но посмеивался, когда при нем отец хвастал сыном перед зевающими приятелями. Хвастал его успехами в бейсболе, его холодной головой в минуту опасности. Так он однажды вытащил у девочки из щеки воткнувшийся туда загнутый гвоздь, и сделал это лучше любого доктора. Этому случаю я свидетель. В тот день я принесла им ланч прямо на пляж, где они валяли дурака, при помощи бейсбольных бит пуляя камнями в море. А чуть подальше бродила с удочкой девчонка лет девяти-десяти, время от времени забрасывала. Зачем – бог весть. Так близко к берегу ни одна чешуйчатая тварь не подплывает. И вдруг, то ли ветер дунул, то ли еще чего, но на самодельный крючок попалась она сама. Когда Билли подбежал, кровь капала у нее с пальцев. Он ловко все проделал, и она была благодарна. И ведь ни слезинки не пролила, не вскрикнула ни разу, только стояла, зажимала щеку ладонью. Мы отвели ее в отель. Зашли в беседку, там я усадила ее, промыла рану и намазала щеку медом с алоэ, надеясь, что столбняка все же не случится – девочка сильная, – ну и так далее. Прошло время, и мистер Коузи, конечно, все приукрасил. Смотря по настроению и в зависимости от аудитории, дело у него доходило до того, что девчонку утащила бы в море рыба-меч, если бы малыш Билли не спас ее. Или что он удалил крючок у бедняжки прямо из глазного яблока. Билли посмеивался над этими жирно расцвеченными россказнями, однако папиных советов слушался во всем, вплоть до женитьбы: что в жены надо брать любящую девушку, а не такую, которая замуж идет по расчету. Так Билли женился на Мэй, которая – дураку понятно – не могла стать ни преградой, ни как-то затмить отца в его отношениях с сыном. Не будучи поставлен в известность, что в жизни сына назревает такого рода выбор, мистер Коузи сначала встревожился, но у него быстро отлегло, когда он убедился, что невеста не только прониклась уважением к отелю, но и явно отдает должное начальствующим мужчинам. Если я служила там прислугой, то Мэй была рабой. Вся ее жизнь посвящалась тому, чтобы мужская половина семейства Коузи имела все, что захочет. И отец даже в большей степени, нежели сын; и в большей степени, чем ее дочка. А то, что вдовец мистер Коузи хотел, в тысяча девятьсот тридцатом году представлялось едва ли возможным. То был год, когда не только население бухты Дальней, а вся страна опустилась до жизни на пособие – то есть это если тебе еще повезло, конечно. Если нет, люди друг друга убивали или уходили в бродяги. А вот мистер Коузи обратил ситуацию в свою пользу. Купил в Сукер-бее разорившийся клуб «для белых», причем человек, который продавал, был настолько честен, что даже сознался: продаю, мол, несмотря на клятву, данную папочке перед Богом, никогда не продавать заведение неграм, но теперь я просто счастлив нарушить обет и съехать вместе с семьей куда угодно с этого загаженного птицами променада для ураганов.

Кто мог знать, что в тисках депрессии цветные захотят играть и петь, а если захотят, откуда возьмут на это деньги? Кто? Да мистер Коузи, вот кто! Он понимал то, что понимает каждый уличный шарманщик: где музыка, там и деньги. Есть сомнения? А вы по церквям походите. Он и еще кое-что предусмотрел. А именно: если цветных музыкантов не обижать, хорошо им платить, холить их и лелеять, они будут рассказывать друг другу о таком волшебном месте, где их пускали с парадного хода, а не через кухню, как прислугу; кормили в зале, а не на кухне; где с ними обращались как с гостями, стелили им кровати, не заставляя спать в машинах, автобусах или в борделе на окраине. О таком месте, где их инструменты не воровали, напитки не разбавляли и отдавали дань их талантам, так что ездить за признанием в Копенгаген или Париж им ни к чему. Чтобы вдохнуть такой атмосферы, цветные съедутся толпами. Те, у кого деньги есть, выложат; у кого нет – найдут. Конечно, всем удобней было думать, что все негры бедные, прямо побираются, а тех, кто побогаче, кто зарабатывает хорошие деньги и не сразу с ними расстается, считать чудом, но чудом несколько постыдного свойства. Белым такой подход нравился, потому что негры с деньгами и соображением их нервировали. А цветным он нравился, потому что в те дни они только бедным доверяли, считали бедность добродетелью и знаком честности. Слишком большие деньги попахивали преступлением и кровью. А мистер Коузи плевал на это. Он хотел, чтобы было где отдохнуть тем, кто думает так же, как он, тем, кто ищет, как обойти историю.

Но только чтобы на высшем уровне: вечернее платье вечером, спортивный костюм для спорта. И никаких чтоб пузырей на коленках. В спальнях цветы, на столах хрусталь. Музыка, танцы, а можешь и в картишки перекинуться – этак приватно, в дружеской компании: нельзя же лишать музыкантов или, скажем, врачей удовольствия проигрывать столько, сколько большинству не заработать и за всю жизнь. В те дни мистер Коузи был на седьмом небе. Он любил одеваться в костюмы от Джорджа Рафта, любил гангстерские автомобили, но душой был при этом чистый Санта-Клаус. Если какая-то семья не могла заплатить за погребение, он шел и тихонько договаривался с похоронной конторой. Его дружба с шерифом многим отцам вернула сыновей, уже ощутивших холод наручников. Нисколько не кичась этим, он годами оплачивал больничные счета одной женщины, пострадавшей от инсульта, а ее внучке оплачивал колледж. В те дни обожателей у него было куда больше, чем завистников, и весь отель грелся в лучах его славы.

Мэй, дочка пастора, была добросердечной девушкой, воспитанной в духе ответственности и трудолюбия; на бизнес она набросилась, как пчела на цветочную клумбу. Вначале мы с ней вдвоем управлялись на кухне, а малыш Билли заведовал баром. Когда стало ясно, что истинная королева кастрюль – это я, ее перебросили на хозяйство, бухгалтерию, снабжение, а ее муж договаривался с музыкантами. Думаю, тогдашний быстрый расцвет отеля – заслуга наполовину моя. В жизни раз бывает, чтобы вместе сошлись «Фэтс» Уоллер [38] и хорошая кухня. Тем не менее Мэй меня восхищала. Все держалось на ней – чистота скатертей, оплата счетов, обучение персонала. Мы были с ней как механизм часов. А мистер Коузи – как циферблат со стрелками, которые показывают, что время пришло. Пока мы были единственными женщинами, дела шли прекрасно. Трещать по швам все начало, когда появились девчонки - Кристина и Гида. Ах, да знаю я, знаю все «объективные» причины: вонь от консервного завода, гражданские права, интеграция» А поведение Мэй стало странным в пятьдесят пятом году, когда тот мальчик из Чикаго попытался вести себя как мужчина, и за эту попытку его забили насмерть. Такой типично миссисипский ответ на десегрегацию – или что там еще им мешает, губит их мужское естество. Мы все были потрясены тем, что сделали с мальчишкой. А ведь какие глаза у него были лучистые. Для Мэй это стало знаком свыше. Тут же поспешила на пляж, где закопала в песок не только документы, но фонарик и бог знает что еще. А белые-то были наготове. Только и ждали, чтобы какой-нибудь негр разозлил их и они получили бы повод кого-нибудь повесить и закрыть отель. Мистер Коузи презирал ее страх.Думаю, за то, что этот страх был слишком обоснован. Выросший в семье марионетки белых, он сам изо всех сил продолжал дергаться. Процветание то ли было, то ли нет, но к пятьдесят пятому году уже давно дела шли на спад. Я это предвидела еще в сорок втором, когда мистер Коузи греб деньги лопатой, а отель был просто картинка. Видите вон там окошко? Оно выходило прямо в рай, который устроили ему мы с Мэй: когда малыш Билли умер, мистер Коузи купил то парикмахерское кресло, в котором они когда-то сиживали по очереди, и что-нибудь с год или около того сидел в нем сиднем. Потом вдруг рванул как ошпаренный опять в бизнес, назаказывал богатого серебра и с нами вместе принялся вновь делать из отеля элитное злачное место. Откуда в нем только силы брались. В те времена – тогда мужчины еще носили шляпы, а шляпы мужчинам так идут – он был очень даже хорош собой. Женщины за ним увивались поголовно, и я глядела во все глаза - кого, думаю, он еще подцепит. Переплетенные буквы «К» на серебре обеспокоили меня: я-то думала, он случайных женщин ни в грош не ставит. Но если сдвоенная «К» значит Каллистия Коузи, стало быть, всё, он выжил из ума. Но уж когда он в тысяча девятьсот сорок втором наконец и впрямь сделал свой выбор, это меня просто с катушек сшибло. Официальным объяснением было, что он хочет детей, множество детей, чтобы, как во времена малыша Билли, не было пустоты вокруг. А для материнства, видите ли, только нетронутая девушка подходит. Н-да, попрыгал, попрыгал козликом, да и закончил там, где детей-то делают пачками, вот только девственницу вряд ли сыщешь. В бухте Дальней что ни могила женщины, то можно вешать одну и ту же табличку с эпитафией: «Умерла, замученная детьми». Его женитьба на Гиде была для бизнеса вроде как первый гвоздь в крышку гроба. Оказывается, он выбрал девушку, которая была все время на глазах. И о которой ее родители еще ни с кем не сговаривались. Да эти помоечники ее будто щенка отдали. Нет, как я это себе представляю, Гида принадлежала Кристине, а Кристина ей. В любом случае, если он надеялся улучшить породу, какую-то свежую кровь внести, то ничего у него не вышло. От Гиды он не дождался даже головастика и, как обычно принято у мужчин, возложил вину на нее. Женился, несколько лет подождал, да и побежал опять к своей фаворитке – да, к ней, к Каллистии вновь стал похаживать. Казалось бы, одну из его женщин уже хватил удар после того, как они в песочке покувыркались, так не ходи больше за этакими удовольствиями на пляж. Но нет. Даже брачную ночь свою там провел – значит, любил он океан, уж так любил. В хорошую ли погоду, в плохую ли. В этом я с ним заодно.