Далеко в Арденнах. Пламя в степи - Леонид Дмитриевич Залата

— Прости, батя... — сказал я.

Тогда я особенно остро понял, что человек никогда не должен забывать о том, что он человек. И на войне тоже!..

Удивительная эта штука — память. Она в один миг связывает давно ушедшее с настоящим. Среди множества событий и фактов, спрятанных в ее тайниках, она выдает на поверхность именно то, что годится для данной минуты, что не затерялось в лабиринтах причудливо сплетенных ассоциаций.

...Мы возвращались домой по одному — так приказал Жозеф. Только Довбыш должен был сначала проводить Савдунина на нашу лесную базу.

Перед глазами высились изуродованные взрывом фермы моста, а на подступах к нему — кучи железного хлама, во что превратился длинный состав платформ. Повсюду торчали вывороченные рельсы, обломки шпал.

На полотне Жозеф повесил на проволочке кусок красного картона со словами «Федерасьон националь де партизан бельж»[18].

— Зачем? — спросил я.

Дюрер пояснил мне, что таков приказ командования. Его цель — уберечь от репрессий мирное население.

— Может, допишем — русские?

Куцые брови нашего командира подпрыгнули вверх.

— Мы не собираемся прятаться за чью-то спину.

Я хотел было напомнить, что бельгийцев участвовало в операции меньше, чем русских, но Кардашов незаметно толкнул меня локтем, и я промолчал. Позже, размышляя над этим разговором, я пришел к выводу, что он был прав. Конечно, приятно во весь голос заявить, что мы, советские люди, и здесь, на чужбине, не даем врагу пощады, но еще важнее то, чтобы бельгийцы поверили в собственные силы.

После того как король Леопольд III объявил себя военнопленным и сдался на милость оккупантов, верховным правителем страны стал гитлеровский генерал Фалькенхаузен. С его благословения, как грибы после дождя, разрослись профашистские, а то и явно фашистские организации — «Фламандский национальный союз», «Немецко-фламандский трудовой союз», различные христианско-религиозные группировки, которые спешили провозгласить свою «лояльность во имя гуманизма».

Генерал всячески разжигал вражду между фламандцами и валлонами, которым, как говорил он, безразлична судьба Бельгии, потому что они и во сне видят себя французами.

Кроме Бельгийской партизанской армии, которой руководила коммунистическая партия, объединяя вокруг себя настоящих патриотов, в стране действовали еще две боевые организации: «Тайная Армия», или «Арме Секрет», выполнявшая задания эмигрантского правительства Пьерло в Лондоне, и роялистская «Белая бригада» — вооруженные силы правых группировок. В отличие от рексистов, которых устраивал подвергнутый заключению король, роялисты объявили Леопольда невинной жертвою и ставили своей целью восстановить в стране монархию.

Взаимоотношения между силами движения Сопротивления были очень сложными, а нередко и открыто враждебными. Партизаны Диспи несли на своих плечах основную тяжесть борьбы с фашистскими захватчиками, однако английские летчики, сбрасывающие оружие «Тайной Армии», ревностно следили, чтобы это оружие не попадало в руки партизан.

— Пьерло боится нас, — сказал Дюрер. — Чем сильнее мы будем, тем страшнее для него. А вдруг мы не захотим, чтобы он возвратился из Лондона?!

...Я шел горной тропинкой, решив добраться до Шанкса с противоположной стороны, чтобы на случай встречи с кем-либо отвести от себя возможные подозрения.

Настроение у меня было приподнятое. Еще бы. Вот и пошел в дело реквизированный в доломитном карьере динамит, пригодились и детонаторы, и бикфордов шнур, их я привез в детской коляске из Серена. У меня было такое чувство, будто я долго бежал, преследуемый какой-то злою силой, не находя точки опоры, и вот наконец-то, почувствовав под ногами твердую почву, зашагал спокойно и уверенно. И отныне меня трудно поколебать, я снова солдат, а не беглец.

Что-то похожее пережил я под Балтой, после ожесточенной рукопашной схватки у криницы. Тогда я точно так же с ликованием понял: могу, умею не только отступать. Так пловец, преодолев быстрину, начинает смотреть на широкие воды уже без страха, глазами победителя, с чувством обретенного превосходства...

Как-то Николай Кардашов с грустью сказал:

— У всех, кто побывал в плену, появился комплекс моральной неполноценности. А это ужасно! Избавиться от него можно только в бою.

Он прав, мама. Пусть сегодня была еще не такая схватка, когда встречаешься со смертью лицом к лицу, когда страсти обострены до предела и смерть носится над тобой, хищная и молниеносная, как коршун, а ты не думаешь о ней, тебе просто некогда о ней подумать.

Это была обычная партизанская диверсия, без видимой крови, нашей и чужой, и все-таки я стал увереннее ступать по земле, тяжесть вины перед страдающим народом будто убавилась.

Кто знает... Быть может, ты в мыслях уже простилась со мной, похоронила рядом с отцом на старом каракуйском кладбище. Всем нам свойственно думать о том, что близкие люди и после смерти где-то находят друг друга, остаются навсегда рядом, будто вместе им лежать легче...

Но я живой.

А вот Василька уже нет. Случилось то, чего он больше всего боялся. А боялся он умереть вдали от родной белорусской земли!

Совсем юный паренек. Синие, в густых ресницах, глаза, льняные волосы... Он очень любил и умел рассказывать о Беловежской пуще. Слова для рассказа находил какие-то особенные, трепетные, они оживляли все, к чему прикасались, словно капельки волшебной воды, способной вернуть мертвому дыхание. Пока он был жив, над нами шумели столетние деревья и нетронутые травы, в целебную силу которых он верил свято. Он говорил, говорил, а на него было больно смотреть — так исхудал, измученный чахоткой, подхваченной в бетонном карцере Мюльгеймского концлагеря.

Но нет, не существует волшебной силы, которая вернула бы нам Василька!

Несколько дней тому назад мы похоронили его, не таясь, среди белого дня на кладбище в Комбле-о-Поне. На похороны пришел даже сам бургомистр и постоял у могилы, склонив голову, без фуражки. Собралось множество жителей городка.

Это была дань бельгийских патриотов мужеству советских людей. Как раз накануне смерти Василька окрестности облетело известие о капитуляции армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. Люди здоровались двумя раздвоенными пальцами, означавшими латинскую букву «V» — виктуар — победа.

На Василька здешние люди смотрели, как на сына и брата тех, кто одержал такую громкую победу над общим врагом.

Он был поэтом. Я берегу его тетрадь, исписанную химическим карандашом до последней странички. Кто знает, возможно, когда-нибудь после войны его стихи увидят свет.