Коллекционер стеклянных глаз - Фиона Хиггинс

В последнее время он предпочитал не вспоминать свое старое правило: «Хороший жулик знает, когда пора сматывать удочки». И вот теперь, вместо того чтобы воспринять ухудшение отношений с леди Мандибл как подтверждение его собственной максимы, он пытается стать незаменимым и упрочить свое положение в Визипиттс-холле. Подойдя к письменному столу, Боврик вытащил из ящика листовку с любопытной информацией. Перечитав ее уже не в первый раз, он расхохотался. Он нашел эту листовку во время одной из последних вылазок в город. По правде говоря, она немного покоробила его сначала, но сейчас ему пришло в голову, что ей можно найти применение и леди Мандибл оценит это. Он снова поднимется в ее глазах. И по поводу праздника у него тоже были кое-какие задумки… Строго говоря, существовал только один способ остаться в замке навсегда — избавиться от лорда Мандибла. И тогда, кто знает, может быть, со временем он, барон Боврик де Вандолен, займет его место…

Боврик в возбуждении схватил свою накидку из меха якостара и зарылся в нее лицом. Как одна из составляющих его псевдоаристократического облика, она вдохновляла его, и ему казалось возможным все, даже самое невероятное.

ГЛАВА 25

Преждевременное появление

Едва слышный шорох, которого он никак не ожидал, заставил Гектора прекратить работу и прислушаться. Может быть, ему показалось? Но нет, звук повторился. Трепетание крыльев, никакого сомнения. Ладони его сразу взмокли. Для трепетания крыльев еще не наступило время, праздник начнется только завтра вечером. Гектор отставил ступку и медленно обошел стеллажи с камерами, выискивая источник звука. И вот на дне одной из камер он заметил какое-то шевеление.

— Tartri flammis! — воскликнул он и зажал рот рукой, в ужасе наблюдая за большой бабочкой, трепыхавшейся в подстилке из сырой коры и черной почвы.

Он не заметил, как бабочка вылупилась, потому что яркий рисунок на ее крыльях был смазан и лишь маскировал ее среди обломков древесной коры на дне камеры. Туловище бабочки достигало достаточных размеров, но крылья были непоправимо повреждены: одно разодрано в клочья, другое смято. С сильно бьющимся сердцем Гектор открыл дверцу камеры и протянул руку, чтобы достать метавшуюся бабочку. Она неуклюже заползла к нему на ладонь, пристроилась там и замерла.

Бабочка вызывала у Гектора одновременно жалость и возмущение. Он в тревоге обследовал всю камеру, но других новорожденных не обнаружил. Дело было не так плохо, как он подумал вначале. Конечно, эта бабочка была обречена и мучилась, но мысль о том, что ее надо убить, казалась Гектору ужасной. Раздираемый сомнениями, Гектор не замечал ничего вокруг, пока чья-то тень не накрыла его, как хищник, напавший на добычу.

— Что это у тебя?

При звуке этого ненавистного голоса сердце Гектора чуть не выпрыгнуло из груди. Он резко обернулся, и взгляд его уперся в блестящий поддельный зрачок поддельного барона.

Реакция Гектора несколько удивила Боврика. Ему еще не приходилось видеть мальчишку в такой растерянности. Как правило, он не проявлял почти никаких эмоций. Заинтригованно улыбаясь, Боврик подошел ближе. Кончики его усов подрагивали.

— Что это такое?

— Это… это бабочка, — пробормотал Гектор.

Боврик нахмурил брови.

— Бабочка? Уже?

— Да, — ответил Гектор, глядя на дрожащее создание у него на ладони. — Она вылупилась слишком рано.

— Это я и сам вижу, — холодно отозвался барон.

— Она ранена и не выживет.

— И много их вылупилось?

— Нет. Эта единственная.

— Хм-м… — протянул барон и прошелся по комнате, рассматривая коконы. Возле угловой камеры он остановился. — Эти не такие, как все, — сказал он. Коконы в этой камере были и вправду меньше и гораздо темнее.

— Это другой вид, — пояснил Гектор. — Я их вывожу для разнообразия.

Боврик ничего не ответил.

— Остальных я оживлю тогда, когда это понадобится, — твердо заявил Гектор, уж в который раз удивляясь тому, как легко ему удается скрыть свою крайнюю неприязнь к этому человеку.

— Будем надеяться… А это что? — Он держал в руках ступку.

Метнувшись к барону, Гектор выхватил у него ступку.

— Это для бабочек. Это нельзя трогать.

Боврик бросил на него подозрительный взгляд.

— Полагаю, ты знаешь, что делаешь, — произнес он, помолчав. — Никоим образом не собираюсь тебе мешать. — Завершив обход инкубатория, он опять остановился перед Гектором. — Но смотри, чтобы не повторилось никаких отклонений. Все должно быть точно так, как желает ее светлость. — И Гектору показалось, что он чуть слышно добавил: — Тем более сейчас. — Затем, указав пальцем на руку Гектора, потребовал: — Покажи мне ее.

Гектор протянул к нему ладонь, и барон стал рассматривать боровшееся за жизнь насекомое.

— Ну, думаю, одна — не такая уж трагедия, — заметил он и внезапно схватил бабочку и сжал ее в кулаке, так что ее внутренности выдавились между его пальцев. Гектор едва сдержал крик, ошеломленный жестокостью этого поступка. Боврик разжал кулак и протянул останки Гектору.

— Выбрось это.

Гектор проглотил комок в горле, медленно взял мертвую бабочку за крыло и положил ее на стол.

«Чудовище!» — подумал он с яростью, удивившей его самого. Он не подозревал, что способен так ненавидеть. Сердце его сжалось, как пружина, но усилием воли он не позволил своим чувствам отразиться на лице.

— У меня нет времени возиться с твоими ошибками, парень, есть более важные дела. Не забывай только, что это я подобрал тебя на городской улице и запросто могу отправить обратно.

С этими словами барон повернулся на каблуках и покинул комнату.

— Я могу сделать с тобой то же самое, — прошептал Гектор ему вслед. — А то и кое-что похуже.

ГЛАВА 26

Письмо к Полли

Визипиттс-холл

Дорогая Полли!

Даже не знаю, с чего начать. Не могу себе простить, что позволил использовать себя для наказания запертого в башне человека, чуть ли не для его убийства. Такова власть леди Мандибл над людьми. При ней мужчины становятся тряпками, а я ведь даже еще и не мужчина. Не могу также забыть раздавленную бабочку в кулаке Боврика.

Хочу тебя предупредить: если тебе было очень неприятно читать в моем прошлом письме о Герульфе с пиявками, а картины леди Мандибл, написанные человеческой кровью, показались ужасными, то лучше не читай дальше. Ибо впереди тебя ждет сплошной кошмар. Я был свидетелем отвратительнейшего спектакля.

Когда Боврик выскочил из моего инкубатория, я пошел за ним. Я решил, что раз он так спешит куда-то, то надо за ним понаблюдать.

Я пообещал себе, что на этот раз ни за что не потеряю его из виду. Час был поздний, слуги находились в основном на своей половине, так что меня вряд ли кто-нибудь мог заметить. Огибая бесконечные углы и делая повороты, мы наконец дошли до узкого коридорчика. Я сначала подумал, что это тупик, так как в конце коридора висело что-то вроде гобелена, но оказалось, что это портьера. Боврик отодвинул портьеру в сторону и юркнул в дверь, которую она закрывала. Я на цыпочках подбежал к двери и опустился на колени перед замочной скважиной, чтобы увидеть, что там происходит.

Ох, Полли, лучше бы я этого не делал, потому что есть вещи, которые невозможно забыть.

Леди Мандибл сидела в кресле темного цвета, Боврик находился рядом с ней. Перед ними стоял какой-то человек. Эта гнусная парочка наблюдала за тем, что он делает, и я наблюдал тоже, испытывая отвращение, но не в силах оторваться. Вся сцена длилась минут двадцать или немного больше и разыграна была первоклассно, если вообще можно так сказать в данном случае. Этот человек, я думаю, был французом. Он стоял посреди комнаты, как на сцене, и аккуратно держал перед собой длинными, тонкими пальцами какое-то животное за задние ноги. Так кто-нибудь мог бы держать, например, куриную ножку. И вдруг, он вонзил зубы, в это животное — и не так, будто хотел его попробовать, а с жадностью. Было видно, что он ест с удовольствием. Он кусал и жевал, а когда в уголке его рта прилип клочок шерсти, он слизал его языком и проглотил. Маленькие косточки он крошил зубами более крупные обсасывал дочиста и отбрасывал. Все это он проделывал с крайне сосредоточенным видом. Животное, по-видимому, умертвили еще раньше, и крови не было. Я думаю, его тем или иным способом приготовили, чтобы оно стало более съедобным. Стоя за дверью, я с какой-то непонятной отстраненностью размышлял, отварили его или поджарили. Скорее, сварили, потому что в противном случае шерсть была бы обожжена, как обжигают космы вепря, прежде чем насадить его на вертел.

Голову, к счастью, он есть не стал. Если бы я увидел, как во рту у него исчезают бархатные треугольные ушки с белыми кончиками, то, думаю, не вынес бы этого зрелища. Закончив эту омерзительную трапезу, человек достал из кармана большую полотняную салфетку, складки которой были остры, как лезвия кухонных ножей миссис Малерб, и вытер ею рот и руки.