Личный демон. Книга 1 - Инесса Ципоркина

Сказала — и тут же представила себе скривившуюся, точно от зубной боли, физиономию ангела луны. Вот уж кто предостерегает ее, Катю, от всего подряд: от демонов, от языческих богов, от памяти прошлой жизни, от жизни вообще.

Конечно, Цапфуэль прав: воспоминания оторвы Кэт не подходят скромнице Кате и не делают ее видение мира гармоничным. Тем более если на поверхность всплывут детали пребывания Кэт в заведении Мамы Лу и в других, куда менее фешенебельных борделях. Как жить с подобным опытом, не обладая закалкой Шлюхи с Нью-Провиденса, Катерина не представляла. Поэтому твердо намеревалась дать окорот пиратке-неудачнице, если та вздумает вмешиваться в ее, катину, личную жизнь. Однако вспышки чужой памяти — вид садов, цветущих летом и зимой, вкус неведомых плодов и незнакомых вин, рокот барабанов и запах жареного мяса, заполняющие ночь — притягивали Катерину против воли. Вначале это зрелище походило на фильм, который ты нечаянно включила и решила посмотреть. Но сейчас оно стало больше, куда больше, чем фильм. Катя подозревала, что ни Цапфуэль, ни Наама, ни даже Апрель не знают, во что перерастет ее тесное общение с Кэт. Поэтому каждый реагирует сообразно своей натуре: Цапфуэль запрещает, Наама осторожничает, Апрель провоцирует. И никто из них ничем не рискует — кроме нее, Кати. Всё как всегда.

Катерина усмехнулась в пустой бокал: Вергилии, чтоб их… Когда-то верхом смелости ей виделся свободный выбор между наставниками, требовавшими от нее, Кати, доверия и повиновения. Сейчас ей казалось смешным доверять и повиноваться кому бы то ни было. Самой выбирать себе хозяина — разве это свобода? Раб, переходящий в Юрьев день из рук одного господина в руки другого, не перестает быть рабом, так что нечего надеяться на Юрия-Егория, на Георгия Победоносца с его верным копьем — не он спасет тебя от дракона, что гложет твое сердце. Уж поверь, принцесса.

— Эх, хорошо-о… — ухнул кто-то в полумраке. Ухнул, крякнул, выдохнул. По коридору потянуло кашасой, лаймом и… сигарами?

Катя вздрогнула. Точнее, вздрогнула Кэт. Запах табака был ей не просто отвратителен — он был страшен. Кэт боялась его детским нерассуждающим страхом, как если бы сизый слоистый дым мог собраться в текучий призрак и выйти из-за шкафа неровной походкой, чуть подволакивая ногу.

— Наама! — срывающимся голосом позвала Катя. — Иди сюда. Пошли домой.

Как ни странно, кошки нигде не было. Исчезла, будто ее облили водой, шуганули пылесосом, затравили собаками и изгнали экзорцизмом. В квартире, совсем недавно заполненной людьми, а теперь пустой и словно бы нежилой, царили синие сумерки. Наверное, уже целую вечность царили.

Катерина с детства не любила сумерек. Днем светило солнце, ночью зажигались фонари, наступала какая-то определенность, а сумерки — ни то, ни се, ни два, ни полтора, ни богу свечка, ни черту кочерга, ничто и нигде. Мир предобморочно тускнел и упорно не желал становиться ни романтичным, ни таинственным, как в литературных произведениях описано. Кате не нравилось, когда к ее собственной неопределенности прибавлялась неопределенность окружающего. Сумерки казались ей душными и опасными — агрессивная среда, растворяющая в себе понятный, залитый солнцем дневной мир. Мир полудня и мир сумерек были точно две вселенные, граничащие друг с другом — и только.

Зато Кэт было все равно, сумерки, рассвет, полдень или полночь кругом — она сперва ненадолго перепугалась, а потом основательно разозлилась. Кэт вообще оказалась легка на подъем, на злобу и прощение. Наверное, потому, что душа ее еще молода. Не то что катина. Катя вдруг ощутила груз осмотрительности и усталости. Как будто страх перемен копился в ней триста лет, а сейчас вдруг дал о себе знать. Даже увязнув в переменах по самую макушку, Катерина отчаянно пыталась найти выход — безопасный и неприметный. Таточкина заколдованная квартира тянулась от нее в обе стороны, уходя в таинственный полумрак, и Катя никак не могла вспомнить, в какой стороне прихожая. Более того, Катерине казалось: прихожая может быть везде, если обзавестись надежным провожатым.

— Ну и как я дорогу найду? — опасливо оглянулась Катя. — Эй! Есть тут кто-нибудь?

— Что ты кричишь, девчонка? — недовольно проскрипел старческий голос. — Я не глухой, я все слышу. Выпей еще и будет тебе… дорога.

Катерина замерла, пытаясь осознать сказанное — и опять не справилась без Кэт. Уж кто-кто, а Шлюха с Нью-Провиденса давно все поняла. Слишком знакомым был и скрипучий голос, и запах сигар, сгущающийся в воздухе, и странное предложение еще выпить. Хотеть пить, курить, обжираться — и в то же время не делать ничего подобного, заставляя других гробить свое здоровье могли только они, старые знакомцы.

— Эллегва, я хочу выйти из этой квартиры, я хочу прийти домой в целости и сохранности, я пью за то, чтобы ты открыл мне двери, — единым духом произнесла Кэт и опрокинула в себя еще один коктейль (оставленный кем-то из гостей? возникший из воздуха?) все с того же столика.

Снова кряканье, выдох, смех и запах сигар. В конце коридора высветился дверной проем, в нем, облокотившись о косяк, стоял пожилой мужчина в канотье, неуместном для промозглой московской весны. Откуда-то Катя доподлинно знала: мужчина этот хром, а еще он взбалмошен, жесток и весел — сочетание свойств, которое сходит у богов за доброту. А значит, каждый жест его доброй божественной воли придется оплатить беспрекословным повиновением. И если неведомый Эллегва захочет, чтобы ты пила горький ром, курила вонючий табак и откусывала живым курам головы — просто делай это. Иначе двери, о которых ты просишь, закроются, но и это не беда. Беда, если вместо них откроются двери, при мысли о которых душа ноет, словно старые раны перед дождем.

Опустив глаза, мелкими шажками, точно нашкодившая, Катя приближалась к проему со страшным стариком в неопрятном канотье. И вдруг вспомнила: Наама!

— Где моя кошка? Верни ее! — вырвалось у Катерины против воли.

А-а-а! — беззвучно застонала Кэт. А-а-а, ну почему ты никак не научишься молчать! Сытая, наглая, тупая мещанка, почему ты никак не поймешь, что давно уже идешь не по широкой, ровной, хорошо освещенной аллее, а по гнилому канату над пропастью и снизу тянет ядовитыми испарениями? Тебе мало спасти собственную шкуру? Ты желаешь замолвить словечко за свою блохастую насельницу?

Что ж я пойму-то, коли ты мне ничего не объясняешь? — деланно удивилась Катя. Как будто оправдание перед Кэт могло что-то исправить. Старик хищным движением подался вперед и улыбнулся так, что у Катерины живот от страха свело. Ужас, внушаемый хромым Эллегвой, был почти так же огромен, как блаженство, исходившее некогда (сутки назад? месяц? год?) от Беленуса. Притом, что ничего особенно страшного в его внешности не было: никаких тебе красных искр в глазах или железных когтей на скрюченных пальцах — обычный очень пожилой франт из тех, кого зовут мышиными жеребчиками, в лихо заломленной шляпе, под шляпой седой «внутренний заем» прикрывает обширную лысину, кожа в пигментных пятнах, распухшие суставы, но руки еще довольно крепкие и даже тросточка в этих руках смотрится декоративной, несмотря на внушительный вес и толщину.