Личный демон. Книга 1 - Инесса Ципоркина

Это и есть душа любого карнавала, напомнила себе Катерина — травля, ловля, пытка, кровь, пьянящая лучше самого забористого пойла. Время свободных желаний.

Вспомни обряды вуду, за которыми ты подглядывала ребенком, вспомни рассказы Абойо, поварихи-криворучки, которую боялась выгнать хозяйка, потому что Абойо была мамбо.[12] Духи говорят: мир хорош, хороши и те желания, которые он порождает! Если жаждешь крови, найди ее и пей. Если грезишь о смерти своего врага, войди к нему и убей. Если мечтаешь о любви, зови ее и дари. Довольно болтать о своих желаниях, даже духам надоедают пустые молитвы, не сопровождаемые приношениями!

Приношение — усталая окровавленная старуха, висящая на руках загонщиков. Сейчас ее положат на верх груды дров, там она свернется калачиком, вздрагивая от боли, а ты — ты поднесешь факел к тщательно отобранным бревнам из девяти священных пород дерева, мечтая о том, чтобы древесина оказалось сырой и давала много дыма, потому что задохнуться в дыму все-таки лучше, чем сгореть заживо. Это и называется «просто зажечь костер». А на деле — тебя повяжут кровью, словно начинающего террориста, словно молодого пирата.

Помнишь, Кэт, как ублюдок с Тортуги, ухмыляясь щербатым ртом, вручил тебе абордажную саблю, в тот миг показавшуюся неподъемной, кивнул на почерневшего от гари мужчину и отступил назад. Судовой канонир? Простой матрос? Пассажир из тех, кто любезно здоровался с тобой, пока ты корчила из себя леди? Шлюха с Нью-Провиденса занесла руку, молясь, чтобы не взглянуть жертве в лицо. Это был не первый человек, которого ты убила: губернаторская любовница уже отдала душу черным богам йоруба.[13] Но это был первый, кого ты убила лицом к лицу. Даже в те разбойные века немногие согласились выкупить свою жизнь ценой жизни другого. И отправились по доске в синее, точно огромный глаз, море.

А ты тогда сказала себе: я хочу жить! Жизнью преступницы — но жить! Думаешь, тебя услышал твой белый непонятливый бог, Кэт? Тебя услышали честные черные духи. Они напились жертвенной крови и подарили тебе десять лет жизни. Немного, конечно. Ты ведь больше не просила открыто, а без конца молилась своему богу и его святым. Духи ждали, когда ты скормишь им часть крови, что тебе довелось пролить — и скажешь прямо, чего хочешь. Но вместо правды слышали путаные молитвы на скверной латыни. Как же глупа ты была, Кэт! Глупее безголовой курицы для сантерии…

Беленус дунул на услужливо поднесенную березовую ветку. По сучьям побежали струйки огня. Почему он не дунул сразу на костер? Новичка нужно повязать кровью, да? Еще не зная, каков будет ее следующий шаг, Катя взяла факел.

Глава 5

Муравьи в шоколаде

Я не смогу, я ведь не Кэт, я не смогу! — твердила Катерина, стараясь держать факел прямо. Прямо и подальше от бревен.

Теанна еще только поднималась наверх. Оказалось, это нелегкая задача — вскарабкаться по разъезжающимся стволам на трехметровую высоту, если тело твое старо и истерзано многочасовой погоней. Однако старуха лезла к месту своей казни с таким упорством, словно ее ждала не огненная мука, а величайшее блаженство. Катя видела жадное стремление майской карги выбраться из надоевшего тела — но не могла ему помочь. Мысль о том, что смерть, да еще мучительная, бывает милее жизни, не помещалась у Катерины в мозгу. Что-то из разряда шекспировских страстей, театральных жестов, трагических монологов с втыканием деревянного меча в подмышку. Но чтобы живой человек действительно рвался к смерти… Даже старики, поминутно твердящие: «И когда меня смерть приберет?», на деле хотят жить!

Катя обвела глазами толпу в старинных, но не изношенных одеждах, с древними, но не изжитыми предрассудками. Неужто все эти люди верят: если не сжечь гостеприимную Таточку, весна не настанет? Так же, как пять веков назад они верили, будто жестокое убийство пятидесяти черных котов обеспечит бесперебойную смену дня и ночи? Мракобесие, мракобесие, ужаснулась Катерина. Цивилизованный человек, истово чтущий школьный курс физики, в душе ее протестовал и требовал произнести обличительную речь. Идея высших сил, жаждущих жертвенной крови, так и напрашивалась на многословное научное опровержение. А весна в облике толстого насмешливого дядьки стояла рядом и ждала, когда Катя убьет зиму.

Дай мне сил! — взмолилась Катерина кому-то, спасавшему ее жизнь три века назад, на залитой кровью палубе, в море синее неба.

Откуда-то запахло рекой. Промозглый ветер принес песню-рыдание без единого понятного слова: испанского Катя не знала. Зато его знала Кэт.

Tápame con tu rebozo, Llorona,Porque me muero de frió.

Укрой меня своим покрывалом, Льорона,Потому что я умираю от холода.

А еще Кэт знала, кто такая Льорона. Мексиканская Медея, мать, убившая собственных детей ради мести неверному мужу. La Llorona, детоубийца и самоубийца, обреченная искупать грехи поденщицей Санта Муэрте,[14] выла вдали, словно оплакивая все живое, его прошлые смерти и будущие. Катя — а может, и все присутствующие — прослезилась от жалости к себе. Катерине даже не было стыдно за свои слезы. Сама смерть разрыдалась бы, слушая Плакальщицу. Один только Беленус продолжал улыбаться, наблюдая за Катей с неподдельным интересом — как мы иногда наблюдаем за муравьем, деловито бегущим своей надежной, единственно верной муравьиной тропой.

Тоска Плакальщицы, ушедшей из жизни в смерть, и бесшабашность Тима Финнегана, вернувшегося из смерти в жизнь, стояли перед Катериной лицом к лицу, точно бойцы на ринге. Катя, будто рефери, выбирала победителя — выбирала и никак не могла выбрать. Песни Льороны не помогли, лишь запутали ее. Что делать? Прославлять жажду жизни, словно ты не Катя, а Кэт, убивавшая ради выживания с бездумной ловкостью хищника? Погрузиться в темень отчаяния и предоставить Теанне собственную душу как вассальное владение, пусть гасит последние проблески надежды? Да и на что надеяться смертной женщине с оледеневшей душой и сожженным телом?

А голос отвергнутой самоубийцы у реки все стонал, призывая смерть, требуя от смерти помощи, ответа… любви. Любви в обмен на любовь.

Si ya te he dado la vida, Llorona!

¿Qué mas quieres?

¿Quieres más?

Я ведь уже отдал тебе свою жизнь, Льорона!

Чего ты еще хочешь?

Хочешь большего?

Неожиданно для себя Катерина улыбнулась. Люди, спроси их напрямик: смерть или жизнь? отчаяние или надежда? — хором выберут «позитив». А потом непременно станут жаловаться, что жизнь их не балует и что надежда им изменяет. Потаскуха ты, жизнь. Всегда у тебя есть кто-то любимей меня, дороже меня, подумала Катя. Смерть — другое дело. Ее любовь — навечно. Ее узы — нерасторжимы. А главное, если сейчас повторить: «Si ya te he dado la vida, Llorona! Я ведь отдала тебе свою жизнь!», то наступит свобода. Свобода отчаяния, когда нет нужды сопротивляться неотвратимому и догонять упущенное. Почти мудрость. Почти нирвана.