Экспедиционный корпус - П. Карев

Кончилась погрузка корабля. Нам выдали на дорогу по нескольку галет и по котелку горького черного кофе.

Послышался третий гудок, и пароход повез нас с одного материка на другой, где нас ждало еще больше мучений.

Прощай, Франция с широкой «демократической свободой», которой за полтора года мы ни разу так и не почувствовали!

Прощайте, товарищи, погибшие в боях под Бремоном и Курси! Прощайте, товарищи, павшие в ля-Куртине, безвинные жертвы гнусной и подлой сделки французской и русской буржуазии. Придет время – мы отомстим за вас, отомстим жестоко, но справедливо…

Корабль вышел в открытое море. Нам разрешили подняться на верхнюю палубу подышать свежим воздухом. И вскоре зазвучала русская песня. Грустную песню сменила веселая, залихватская. Нашлась двухрядная гармонь, и мое искусство вновь пригодилось. Играл я не по приказу подпрапорщика Кучеренко, как на «Сантае», и поэтому всю душу вкладывал в знакомые мелодии. Под гармонь русские ударили «камаринского», украинцы загремели «гопаком».

Песни и пляски развеселили приунывших ля-куртинцев. Забылись все перенесенные невзгоды, будто бы не пугала никого африканская ссылка. Молодость брала свое…

Французские матросы выбрались из кают на палубу и, подойдя к нам, шутили и смеялись вместе с нами. Вечером они угостили нас вином, табаком и сигаретами. В трюм нас больше не загоняли.

Благодаря хорошему отношению матросов и охранников наше путешествие по морю прошло без особых трудностей и лишений.

5

В алжирском порту мы простояли день. Пароход забрал груз и отправился дальше на запад. Высадили нас в порту Оран, куда судно пришло ночью. Охрана передала наш отряд оранскому конвою.

Разместили нас далеко от порта за городом, в бараках воинского лагеря. Накормили скверным ужином и приказали ложиться спать. Коек в бараках не было, нар также, пришлось лечь на полу.

Рано утром нас погнали этапом на юг. В первый день мы прошли километров пятьдесят. Итти по песку было очень трудно, но конвоиры торопили, не позволяли отдыхать.

Ночевали около небольшой деревни под открытым небом.

Конвоиры предупредили: кто осмелится войти в деревню, тог будет там убит. После такого предупреждения охотников заглянуть туда, конечно, не нашлось.

На следующее утро нас разбили на две группы. Одна пошла в одну сторону, вторая – в другую. Наша группа направилась на юго-восток. Все мои товарищи были со мной, так как французские конвоиры посчитались с желанием солдат быть в той или другой группе.

Распростившись со второй группой, мы вскинули ранцы на спины и пошли по указанному конвоем пути. Шли очень быстро. Пройдя километров двадцать пять, расположились на обед. Обедали всухомятку, горячей пищи не было. Еду запивали водой из колодца, около которого был привал. К вечеру итти стало трудней, пришлось заночевать на сорок пятом километре.

Утром нас подняли очень рано. Конвоиры хотели во что бы то ни стало в этот день добраться до места назначения, до которого оставалось еще сорок пять километров. К вечеру мы окончательно выбились из сил. Солдаты снова проклинали всех виновников своих мучений.

На новое «местожительство» мы пришли ночью. Большой и трудный переход дал себя чувствовать. Сильно болели спины и плечи, кружилась от истощения голова, ноги от тяжелой и непривычной ходьбы по песку невольно сгибались в коленях.

Простояв под ночным холодным небом минут тридцать, мы вошли в бараки – деревянные постройки, сколоченные на скорую руку из необстроганных досок.

В бараках было темно. Вскоре однако принесли керосиновые лампы, но они плохо освещали наше новое жилье. Ни коек, ни соломы или сена не было.

Сонное начальство объявило, что сегодня нас не ждали, а поэтому ужин не приготовили. Уставшие солдаты сняли ранцы, разостлали походные палатки и, завернувшись с головой в шинели, заснули как мертвые.

Часов в восемь утра дали завтрак – вареную фасоль и по двести граммов хлеба. Этот скудный завтрак был закончен быстро, и французский капрал повел солдат за деревянными койками и матрацами. Но вместо матрацев принесли спрессованную в тюки заплесневевшую, полусгнившую солому. Достали железные лопаты, счистили грязные кочки на полу барака,, вымели мусор. Обзавелись длинными, сбитыми из трех досок стеллажами и такими же длинными скамьями, принесли умывальники, которые поставили около бараков. На этом меблировка была закончена.

Вечером французы сделали перекличку и объявили,что утром пойдем на работу-рыть песок. Вторую ночь спали плохо. Запах заплесневевшей соломы отгонял сон. Кроме того какие-то никогда не виданные русскими комары, несмотря на довольно холодную погоду, жужжали всю ночь напролет до самого рассвета, забираясь в нос, рот и уши.

Утром солдаты встали измученные, кое-чем позавтракали и, вооружившись железными лопатами, отправились на работу километра за три от бараков. Протекавшую там извилистую речушку отводили в прямой и глубокий канал. Мы должны были рыть в песке этот канал. В этом заключалась наша каждодневная работа, которой мы были заняты с утра до вечера.

В первое же воскресенье солдат повели в церковь. Во главе колонны шел французский сержант-мажор (старший унтер- офицер).

– Куда ты ведешь нас, чортов сотник? – говорили ему солдаты. – Мы в своего-то бога не верим, а в вашего тем более, – на чорта он нам нужен?..

– Не понимаю, – ответил сержант-мажор.

Он разместил нас в задней половине церкви, так как передняя была занята французскими колонистами. Гнусавый голос кюре (священника) наполнял церковь, смешиваясь с душу раздирающими звуками органа. Кюре на каждом слове поминал бога; Сидевшие на скамейках наши солдаты также поминали его, но только руганью…

Когда колонисты вставали со скамей и стояли с опущенными головами, шепча молитвы, мы продолжали сидеть.

По окончании службы все стали подходить к кюре и целовать распятие. Подошел и сержант-мажор. Кюре что-то шепнул ему. Вернувшись в барак, сержант-мажор заявил нам, что если в следующий раз будем вести себя так, как сегодня, то кюре не разрешит больше посещать церковь. К удивлению сержант- мажора солдаты очень обрадовались такой новости. Мы тотчас же решили добиться, чтобы кюре запретил нам ходить в церковь.

Работа наша была тем тяжелее, чем глубже становился канал. Песок на берег вывозили тачками. А пища была попрежнему плохая, солдаты жили впроголодь. Стало трудно возить тачку.

Дни были жаркие, а ночи холодные. В наши бараки пришла страшная гостья – африканская тропическая лихорадка. Заболевшие бились в тяжелом бреду и умирали. Это навеяло на солдат страх, люди стали сумрачны, злы. Каждый сознавал, что рано или поздно и его не минует участь, которая постигла многих товарищей.

По вечерам в бараках придумывали способы, как бы вырваться из проклятого лагеря. Но придумать ничего не могли. Одно время решили перебить ночью охрану и бежать. Но куда бежать – не знали. Кругом пески, население редкое. Где и в какой стороне было море, также никто не знал. Наверняка поймали бы всех и услали еще дальше вглубь Африки.

По воскресеньям нас продолжали водить в церковь. Измученные шестидневной работой, мы вынуждены были плестись туда и обратно двенадцать километров по труднопроходимой песчаной дороге.

Наконец терпение наше лопнуло. Мы решили раз навсегда избавиться от церкви и кюре. По жребию Оченин должен был закурить в церкви, что он и сделал. Увидев это, колонисты ахнули, кюре перестал петь, а перепуганный насмерть органист дико смотрел наОченина, забыв про свой хриплый инструмент.

За эту проделку нас сейчас же вывели из церкви, а кюре наконец запретил нам посещать службу.

Иногда к нам приезжал начальник лагеря капитан Манжен. Это был высокого роста француз, много лет проживший в Африке. Он считался очень злым человеком, вся охрана лагеря боялась его. Мы учитывали это и, когда капитан наведывался, старались вести себя примерно. Манжен был доволен порядком, но с русскими никогда ни о чем не разговаривал, даже как будто избегал встреч с нами.

Как-то капитан приехал с подозрительной торопливостью. Вызвал к себе сержанта и капралов и после разговоров с ними зашел в барак. В это время как раз начинался обед. Ни с того, ни с сего Манжен стал ругаться и грозить нам сокращением нормы довольствия, если мы не исправимся. Мы глядели на него, ничего не понимая.

Оказалось, что капитан, проезжая по местечку, был остановлен кюре, который рассказал ему о проделках русских солдат в церкви.

Больше всего тогда попало сержант-мажору за то, что он не доложил обо всем капитану. Наругавшись досыта, Манжен сел в машину и уехал.

Через несколько дней рано утром капитан опять приехал в лагерь. На этот раз не один, а с инженером. Инженер осмотрел произведенную солдатами работу и сказал капитану, что положенная норма выполнена. Солдаты спросили Манжена: