Элвис жив - Николай Михайлович Романецкий

class="p1">С Купером он познакомился на одном из квартирников, тот и сам лабал в программе, и музон его показался Максиму ништяковым. Да и в общении он, как и Копоть, не выпендривался, не строил из себя крутого мэна.

– Константин Куприянов. А попросту – Купер.

– Максим Коробов. По-простому – Француз.

– А почему Француз?

Максим пожал плечами:

– Да я уже и не помню. Пацаны когда-то прозвали.

Улыбка у Купера оказалась вполне доброжелательной.

– Да, у кликух своя селяви. У нас бы тебя, скорее всего, прозвали Короб. Или Коробок.

– Было и такое. – Максим тоже улыбнулся. – Некоторые называли и вовсе Коробейник. Но не прижилось.

– Вот и я говорю, мы сами по себе, кликухи сами по себе… Откуда в наши места прибыл?

– Южноморск.

– О, с югов! Недурственно… А что лабаешь?

Максим начал рассказывать.

За разговором под салатик хряпнули по стакану портвешка. А потом еще по одному.

После новый знакомый решил послушать заветную кассету. А когда послушал, сделал предложение:

– Секи сюда, отец. Мы тут через полмесяца солянку затеваем. Есть желание присоединиться?

Как могло не возникнуть такое желание?!

– Только у меня группы нет. Все пацаны в Южноморске остались. Не рискнули со мной ехать.

– Ничего, сольником слабаешь. На деревяшке. Композиции три смастрячишь? Надо же с чего-то начинать!

Акустическая гитара у Максима была привезена с собой.

– Смастрячу.

На том и порешили. И склеили решение еще одним стаканом. 

* * *

Максимовы композиции на солянке некоторый фурор среди присутствующих произвели. Особенно «Синие волны».

Набежало еще пяток желающих помочь новичку продраться сквозь толпу рвущихся на концертный трон. Однако, опять же, как только доброхотам становилось ясно, что незнакомый лабух – далеко не мешок с баблом, интерес мгновенно пропадал. Все как всегда…

И тут опять выручил Купер.

Как выяснилось, он колотил по горшкам в одной из популярных столичных рок-групп. Не «Машина времени», конечно, но определенную гарантированную кассу имели. Да уже и гастроли светили призывным сиянием. Его величество Чёс… Какая-никакая, а все-таки перспектива!

– Слушай, Француз, – сказал Купер, – а давай я предложу твои «Синие волны» своим. Думаю, понравится и возьмут. Авторство будет указываться твое. Худо-бедно, но с этого начнешь раскрутку. Ну, будет и тебе капать кое-какая копеечка.

Вот так «Синие волны» попали в репертуар куперовской команды. И кое-какое бабло в карман Максиму действительно закапало.

Он думал, что после этого прорыва дело с собственной раскруткой пойдет быстрее. Но хрен там! В состав группы его никто не приглашал. Собственной команды так и не вырисовывалось. Со столичными собратьями по несчастью дело не складывалось: большинство этих пацанов изначально относились к Французу свысока – не все же такие, как Купер. Понаехал тут, понимаешь!..

С другими понаехавшими общего языка тоже не находилось. Все кандидаты на дружбу были борзые, каждый хотел оказаться на первом плане. Максим кандидатом в лохи также не выдвигался, не дождетесь!

Потом забрезжила определенная надежда с возможной раскруткой на FM-радиостанциях. Жена Купера по кликухе Марго затеяла заняться агентской работой, позвала в свои подопечные и Француза. Был даже заключен официальный договор.

Но и тут ничего не сложилось. Записывать Максима Коробова не спешили. Купер начал избегать встреч и разговоров. Потом выяснилось, что он еще и бутлегом балуется, и «Синие волны» то и дело всплывают на «Горбушке». Но доказательств его вины никаких не было. И от продаж с «Горбушки» Максим ни хрена не имел. В общем, лажа со всех сторон обложила, и вырваться из этого кольца не получалось.

Как-то Купер посетовал:

– Отец, я тебя всюду пытаюсь продвинуть, но брать не хотят. С твоими тремя композициями кашу не сваришь, продюсерам поток нужен. Наструячь хотя бы десяток хитов, глядишь, кто и вложится.

Максим не очень-то поверил. Но ведь под лежачий камень, как известно… А лягушка, утопающая в молоке, – тоже известно…

И он попытался. С грехом пополам слепил «Катины пальчики». Но Купер при первых же аккордах начал воротить физиономию:

– Не, отец, совершенно не тот саунд. Мода на эту хрень прошла еще пару лет назад. Не покатит, короче, зуб даю!

И тогда впервые к Максиму явилась неожиданная мысль, что Москва попросту забрала у него нечто такое, что и рождало в душе нужный саунд. Выпила из него творческие силы напрочь.

Однако смириться с этой мыслью значило согласиться с тем, что он сделал грандиозную ошибку, свалив из Южноморска. А ведь между тем на родине никто из пацанов тоже не процветал. Торговали на рынках, мотались в Турцию за шмотками, благо недалеко и недорого, некоторые постепенно спивались. Сомнительно, чтобы он добился там большего… И потому он продолжал колотиться в московскую стену.

Чашу терпения переполнил один из ноябрьских вечеров.

Накануне Максим капитально полаялся с куперовской подругой жизни, заявив, что Марго в своей части договора совершенно облажалась, только по ее вине дело с места не сдвигается и что он вообще накапает на нее ментам.

Олух провинциальный, недогадливый и неотесанный! Ни ума, ни фантазии, как говорила учительница музыки Мария Ивановна.

Расплата за глупость не заставила себя долго ждать.

Вечером следующего дня его встретила в темном переулке парочка мордоворотов в «пидорках», надвинутых на глаза.

– Фильтруй базар, шестерка! И смотри, на кого хавальник раскрываешь, – сказали. И добавили: – В следующий раз пальцы переломаем, даже на рынке деревянные пересчитывать не сможешь. Благодари Бога, мы сегодня добрые!

Пальцы ему и вправду не тронули, а то бы тут и кранты музыкальной карьере Француза. Но пару фонарей поставили-таки.

Три дня он отсиживался на съемной хазе, не отвечая на звонки и не выходя на улицу.

А еще через два дня поезд «Москва – Петербург» увозил Максима с Ленинградского вокзала на берега Невы, к новым надеждам.

А еще через полгода он узнал, что в столице грохнули и Купера, и его дражайшую Марго. Подробностями, правда, рассказчики не располагали, но все и так было понятно. Либо супруги кого-то кинули, либо наступили кому-то на очень болезненную мозоль. В общем, переоценили собственную значимость.

6. День первый

Концерт шел полным ходом.

Рвал свою луженую глотку Вовец. Герыч все в той же вязаной шапочке «Спорт», которая не только скрывала разраставшуюся лысину, но и была талисманом (куплено таких у Герыча было аж двенадцать штук), со своей бас-гитарой напуливал мясо так, что даже у Максима по спине время от времени пробегали мурашки. Тимоха, барабанщик, вываливал такие ведра картошки, что Вовец, отрывая правую руку от стойки микрофона, периодически показывал ему большой палец. Клавишник Рома со своими пассажами тоже