Не проси прощения (СИ) - Анна Шнайдер

И тут Ирина решила использовать тяжёлую артиллерию. Слишком уж гневно сверкали глаза дочери — значит, она пошла вразнос и не остановится, если её специально не остановить.

Поэтому Ирина медленно опустилась на пол, прижимая ладонь к груди.

— Ой! — воскликнула Марина, тут же подрываясь с места. — Мама! Что с тобой?! Вызвать скорую?!

— Не нужно, — качнула головой Ирина и обняла дочь, которая щупала её так, словно проблемы с сердцем можно было определить при помощи тактильного контакта. — Это ерунда, просто распереживалась из-за тебя и этих коробок.

— Не надо, не переживай! — тут же безапелляционно заявила Марина. — Хочешь, я их выкину?

— Зачем же выкидывать? Давай лучше откроем.

— Откроем? Но… — Дочь запнулась, вновь нахмурилась, вздохнула тяжело, а потом махнула рукой: — Ай, ладно. Не сибирская же язва.

— Думаю, не она, — кивнула Ирина с полной серьёзностью.

И, пока Ульяна спала, они начали открывать то, что принёс курьер службы доставки из магазина детских товаров. Поначалу Ирина удивлялась количеству всего набранного Виктором, но потом перестала.

Учитывая тот факт, что бывший муж много лет не поздравлял Марину ни с одним из праздников, он, наверное, решил сейчас отыграться за все пропущенные годы…

В одной из коробок они обнаружили отличный мобиль на кроватку со звуком и подсветкой — Ирина видела похожий в интернет-магазине, и стоил он как самолёт, только что не летал. В другой — шикарную куклу в платье, с соской, бутылочкой, мягкой игрушкой и заколками для волос. В третьей — светящийся автобус на батарейках. В четвёртой — игрушку на присоске для столика в виде слона на шаре. В пятой — всякие прибамбасы для коляски. В шестой — набор постельного белья для кроватки, пелёнки и два детских пледа: шерстяной и хлопковый. В седьмой…

— Мама… МАМА?!

Марина едва не завизжала, достав из последней коробки мягкую игрушку — реалистичного манула.

Она с детства обожала манулов, рисовала их везде, просила покупать игрушки, если попадутся. Но в то время таких игрушек и не было — чтобы, с одной стороны, до такой степени похож на настоящего, а с другой — по-игрушечному милый и пушистый.

Марина плюхнулась на пол, прижимая к себе манула, начала его щупать и тискать, восторженно вздыхая… а потом вдруг разрыдалась.

— Риш, ты чего? — Ирина, перепугавшись, села рядом.

— Я всё равно его никогда не прощу! — заявила Марина решительно, шмыгнула носом… и разревелась ещё пуще.

Будто и сама была расстроена собственным выводом.

34

Виктор

Он волновался. Зная характер Марины, предполагал, что подарки вполне могут полететь в мусорное ведро или в окно — смотря в каком дочь будет настроении. В конце концов, Марина даже ни разу не сняла деньги со счёта, который Виктор для неё открыл, ни копейки не взяла. Что ей какие-то подарки?.. Принципы важнее. И да, будь Горбовский на её месте, он наверняка поступал бы так же — всегда был категоричен. Как и его собственный отец, который взял и обрубил всё общение с сыном.

Кроме того, Виктор отлично помнил рассказ Макса о том, как Марина разбила или выкинула абсолютно все его подарки, которые он делал дочери первые тринадцать лет её жизни. Ещё и по этой причине Горбовский после развода никак не напоминал о себе — только деньгами на счёте, — понимал, что всё будет выброшено, да и доводить дочь не хотелось. На упоминания о нём Марина всегда реагировала исключительно нервно… И сейчас наверняка тоже так отреагировала.

Было тревожно за Ирину: как она с этим справится?..

Виктор весь день неосознанно крутил мобильный телефон в руках, когда имел такую возможность — рабочий день никто не отменял. Но сообщение пришло уже после окончания двенадцатичасовой смены — в девять вечера. Горбовский как раз садился за руль.

«Марине всё очень понравилось, — писала Ира. — Хотя она поначалу… ты понимаешь. Но потом ничего, смирилась».

Виктору стало жарко, и он ослабил воротник пальто. Почему-то горели уши, словно от стыда, и слезились глаза — строчки расплывались, и Горбовский с трудом набрал ответ.

«А манул ей как?»

Воздух в груди совсем кончился, когда Виктор увидел следующее сообщение Иры:

«Расплакалась».

Горбовский потянулся к бардачку, открыл его и достал бутылку с водой. Выхлестал сразу половину, пытаясь успокоиться. Ему же сейчас домой ехать, а он в таком состоянии. Первый же столб встретит с распростёртыми объятиями!

«Почему?»

Ира печатала долго. Надпись «Печатает…» то появлялась, то исчезала, будто бывшая жена подбирала слова. И наконец…

«Я думаю, она скучает по тебе. Несмотря на то, что злится до сих пор. Она ведь очень сильно тебя любила, была папиной дочкой. Ей не хватает этого. Но пойти навстречу пока не хочет. Я очень надеюсь, что со временем захочет».

Виктор отложил телефон и потёр лицо ладонями, ощущая, как у него нервно дёргается веко правого глаза. То ли просто от усталости, то ли от волнения.

«Я очень надеюсь…»

Зачем это Ире? Её ведь дети никак не обделяют общением. А Виктор… заслужил, разве нет? И двенадцать лет всех всё устраивало, а сейчас вдруг… что-то изменилось. Что?

Страх внутри него шевельнулся, сворачиваясь кольцами и капая ядом, словно змея, заметившая свой потенциальный обед. А если… Ира всё это не просто так? Она ведь не здоровый человек. Мягко говоря. Ещё тогда, после операции, врач говорил Виктору, что прогноз благоприятный, но, возможно, лет через десять Ире понадобится ещё одна операция. Прошло больше. Делала ли она эту операцию?

Чёрт, и ведь не узнаешь никак правду! Спроси в лоб — не ответит. Если бы Ира лечилась последние три года в России, можно было бы задействовать связи. Но никаких знакомых в Израиле у Виктора не было, если не считать Машу Вронскую, которая скорее согласится плюнуть ему в рожу, чем ответит даже на один вопрос.

Ладно, он подумает об этом потом. А сейчас — домой.

Легко сказать… Думал всё равно, пока рулил по заснеженной Москве, и удивительно, как в аварию не попал. А когда доехал, поразился до глубины души, осознав, что оказался не возле своего дома, а там, где сейчас снимала квартиру Ира.

35

Виктор

Горбовский ошеломлённо смотрел на возвышавшуюся перед ним многоэтажку с игриво светящимися, словно огоньки у новогодней ёлки, окнами и недоумевал — как он умудрился ни разу за всю дорогу не подумать о том, что едет не туда? Ведь он