Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

В отличие от Антония, который даже в Риме любил появляться на улицах в доспехах, Октавиан всегда носил тогу с пурпурной каймой. В тоге он был невысокого роста, изящный, элегантный. Дни, когда он носил ботинки на толстой подошве, чтобы казаться выше, ушли в прошлое. Рим теперь знал его как бесспорного наследника Цезаря, и многие звали его так, как он назвал себя, — Divi Filius, сын бога. Даже при всей его непопулярности это оставалось его большим преимуществом. Мужчины могли сердито смотреть на него и ворчать, но мамы и бабушки ворковали и захлебывались от восторга. Октавиан был слишком умным политиком, чтобы не принимать в расчет влияние мам и бабушек.

От холма Велия он прошел через покрытые лишайником Древние колонны Мугонских ворот и спустился с Палатинского холма по его менее фешенебельной стороне. Его дом когда-то принадлежал известному адвокату Квинту Гортензию Горталу, сопернику Цицерона в суде. Антоний обвинил его сына в смерти своего брата Гая и записал его в проскрипции. Но для молодого Гортензия это не имело значения, поскольку его уже убили в Македонии, а тело бросили на памятник Гаю Антонию. Как и большинство римлян, Октавиан хорошо знал, что Гай Антоний был настолько некомпетентен, что его кончина положительно стала божьим благодеянием.

Дом Гортензия был очень большой и роскошный, хотя по размерам ему было далеко до дворца Помпея Великого на Каринах. Тот дворец захватил Антоний. Когда Цезарь узнал об этом, он заставил своего кузена заплатить за него. После смерти Цезаря выплаты прекратились. Но Октавиан не хотел иметь нарочито показной дом, претендующий на звание дворца. Ему было достаточно такого дома, который мог быть и конторой, и жилищем. Дом Гортензия достался ему на проскрипционном аукционе за два миллиона сестерциев — часть его реальной стоимости. Такие вещи нередко случались на проскрипционных аукционах, где одновременно продавалось много имущества граждан первого класса.

На фешенебельной стороне Палатина все дома соперничали друг с другом за вид на Римский Форум, но Гортензий был к этому равнодушен. Он нуждался в пространстве. Известный любитель разводить рыб, он вырыл огромные пруды для золотого и серебристого карпа, а лужайки и сады устроил более привычные для вилл вне пределов Сервиевой стены, таких как дворец, построенный Цезарем для Клеопатры у подножия Яникула. Угодья и сады этого дворца были легендарны.

Дом Гортензия стоял на пятидесятифутовом утесе с видом на Большой цирк, где в дни парадов или гонок колесниц более ста пятидесяти тысяч римских граждан занимали дешевые места, кричали от восторга и приветствовали участников.

Не взглянув в сторону цирка, Октавиан вошел в свой дом через сад с прудами и проследовал в приемную комнату, которой Гортензий никогда не пользовался, потому что был уже болен, когда пристраивал ее к дому.

Октавиану нравился план дома. Кухни и комнаты для слуг, а также уборные и ванные комнаты для них были в отдельном помещении. Ванные комнаты и уборные для владельца дома, его семьи и гостей располагались внутри главного здания и сделаны были из бесценного мрамора. Как в большинстве домов на Палатине, они располагались над подземным потоком, который впадал в огромные сточные трубы Большой Клоаки. Для Октавиана это стало главной причиной покупки дома. Он был очень закрытым человеком, особенно когда дело касалось отправления личных нужд. Никто не должен ни видеть, ни слышать того, что он делает! Например, во время мытья, а он непременно принимал ванну хотя бы раз в день. Поэтому военные кампании были для него пыткой, которую помогал переносить только Агриппа, при необходимости обеспечивая ему уединение. Октавиан и сам не знал, почему он так чувствителен к этому, ведь он хорошо сложен: разве что без надлежащей одежды мужчины уязвимы.

Его встретил взволнованный слуга. Октавиан не терпел ни пятнышка на тунике или тоге, поэтому жизнь человека, постоянно имевшего дело с мелом и уксусом, была тяжелой.

— Да, можешь взять тогу, — с отсутствующим видом сказал Октавиан, сбрасывая ее на пол, и вышел во внутренний сад перистиля с самым красивым фонтаном в Риме.

Фонтан был украшен скульптурной группой, изображавшей Амфитриона в раковине-колеснице, запряженной вздыбленными конями с рыбьими хвостами. Картина была изумительная, как живая. Волосы водяного бога были из водорослей, они мерцали и отдавали зеленью, а кожа представляла собой сетку из крошечных серебристых чешуек. Скульптура стояла в середине круглого пруда, чей бледно-зеленый мрамор, купленный в новых каменоломнях в Каррах, стоил Гортензию десять талантов.

Через бронзовые двери с барельефом, изображавшим Лапифа и кентавров, Октавиан вошел в холл, с одной стороны которого находился кабинет, с другой — столовая. Оттуда он прошел в огромный атрий с внутренним бассейном, куда из четырехугольного отверстия стекала с крыши дождевая вода, мерцавшая, как зеркало, от солнечных лучей, льющихся сверху. И наконец, еще через одни бронзовые двери он вышел в лоджию — широкий открытый балкон. Гортензию нравилась идея беседки как укрытия от палящих солнечных лучей. Он поставил несколько стоек над частью балкона и посадил виноград. С годами лоза разрослась и обвила раму гирляндами. В это время года беседка была усыпана свисающими гроздьями бледно-зеленых ягод.

Четыре человека сидели в больших креслах вокруг низкого стола. Пятое кресло, завершающее круг, было не занято. На столе стояли два кувшина и несколько кубков из простой арвернской керамики — никаких золотых кубков или графинов из александрийского стекла для Октавиана! Кувшин с водой был больше кувшина с вином, очень легким искристым белым вином из Альбы Фуценции. Ни один знаток не фыркнет презрительно на это вино, ибо Октавиан любил угощать всем самым лучшим. Он только не любил экстравагантность и заграничные товары. «Продукция Италии, — говорил он всем, кто готов был слушать, — превосходна, так зачем быть снобом и щеголять вином с Хиоса, коврами из Милета, крашеной шерстью из Гиераполиса, гобеленами из Кордубы?»

Мягко ступая, Октавиан незаметно подошел и встал на пороге, чтобы понаблюдать за ними, его «советом старейшин», как в шутку назвал их Меценат, ибо старшему из них, Квинту Сальвидиену, был всего тридцать один год. Этим четверым, и только им, Октавиан поверял свои мысли, хотя и не все. Эта привилегия принадлежала Агриппе, его сверстнику и духовному брату.

Марк Випсаний Агриппа, двадцати двух лет, был таким, каким должен выглядеть римский аристократ. Высокий, как Цезарь, мускулистый, худощавый, с необычным, но красивым лицом. Нависшие брови, твердый подбородок, суровый рот. Жесткие, как щетина, ресницы прикрывали глубоко посаженные глаза, поэтому не сразу можно было разглядеть, что они карие. Но происхождение его было низким, и по этому поводу Тиберий Клавдий Нерон фыркал: кто когда-нибудь слышал о семействе Випсаниев? Самнит, если не из Апулии или Калабрии. В общем, италийская накипь. Только Октавиан полностью оценил глубину и широту его интеллекта, способного руководить армиями, строить мосты и акведуки, изобретать всякие приспособления и инструменты для облегчения труда. В этом году он был городским претором в Риме, ответственным за все гражданские судебные иски и распределение уголовных дел по судам. Тяжелая работа, но недостаточно тяжелая, чтобы удовлетворить Агриппу, который еще взял на себя часть обязанностей эдилов. Предполагалось, что эти достойные люди заботятся о зданиях и учреждениях Рима. Считая их паршивым сборищем лентяев, он взял под контроль водное снабжение и канализацию, к большому неудовольствию компаний, с которыми город заключал контракты по их обслуживанию. Он серьезно говорил о таких вещах, как ликвидация засорения сточных труб при разливах Тибра, но боялся, что в текущем году это не получится сделать, поскольку сначала надо нанести на карту многомильную сеть сточных труб и дренажных канав. Однако ему удалось добиться некоторых улучшений на акведуке Марция, лучшем из существующих в Риме. Начато строительство нового акведука Юлия. Водное снабжение Рима было лучшим в мире, но население города росло, а времени оставалось мало.

Агриппа был до конца человеком Октавиана, но не слепо преданным, а интуитивно. Он знал слабости Октавиана и его сильные стороны и заботился о нем, как Октавиан никогда не заботился о себе. Об амбициях и речи быть не могло. В отличие почти от всех «новых людей» Агриппа ясно понимал, что это Октавиан, в силу своего высокого рождения, должен иметь власть. Его же роль — роль верного Ахата, и он всегда будет с Октавианом, который возвысит его намного выше его социального статуса. Есть ли лучшая судьба, чем быть вторым человеком в Риме? Для Агриппы это было больше, чем заслуживал любой «новый человек».

Гай Цильний Меценат, тридцати лет, происходил из древнейшего рода этрусков. В его роду были хозяева Арретия, оживленного речного порта на излучине реки Арн, где сходятся Анниева, Кассиева и Клодиева дороги из Рима в Италийскую Галлию. По причинам, известным только ему самому, он отбросил свое родовое имя Цильний и стал называться просто Гай Меценат. Его любовь к хорошим вещам сказывалась на полноватой фигуре, хотя при необходимости он мог предпринять изнурительную поездку по поручению Октавиана. Лицом он немного напоминал лягушку, потому что его бледно-голубые глаза имели тенденцию вылезать из орбит — греки называли это экзофтальмией.