Тюремные дневники, или Письма к жене - Сергей Мавроди

Вечером Костя что-то долго пишет. Вид у него при этом какой-то настолько странный, что я не выдерживаю и спрашиваю. Оказывается, письмо жене.

— Так ты же к ней и так на свиданку чуть ли не каждую неделю ходишь!

— А она требует, чтобы я ей еще и письма писал. Сама не пишет, говорит, писать нечего, на свиданке все рассказываю, а от меня требует.

— И что же ты пишешь?

— В любви объясняюсь. Я, когда первый срок сидел, ей из лагеря такие письма писал! На десяти страницах. Она потом даже своей матери давала читать — ну, не все, конечно, отрывки… — так та прямо поражена была! Знаешь, говорит, а ведь он тебя действительно любит!

Вообще, тюремные письма — это разговор особый. Тюрьма — это, наверное, чуть ли не единственное место на земле, где в наш телефонно-компьютерный век, век мгновенной и удобной связи, эпистолярный жанр по-прежнему процветает. Пишут здесь много. Много, конечно, канцелярщины: бесконечные жалобы, просьбы, ходатайства; но много и личного: начиная от маляв в соседние камеры и кончая любовными письмами (в том числе, правда, и в женские тюрьмы — тайком от жены).

Короче, ХIХ век какой-то. Или даже ХVIII! «Новая Элоиза», «Опасные связи». «Возвращайтесь, виконт, возвращайтесь!..» Наташа Ростова пишет, блядь, письмо турецкому султану! Впрочем, не обращай внимания. Это я от зависти. Ведь сам-то я любовных писем не пишу. Не умею. Просто не знаю, как это делается.

Р.S. Поздно вечером вернулся Андрей. Злой, голодный и мрачный как туча. Поел, помылся и сразу завалился спать. «Ну, и как?» — «Как-как!.. Ничего хорошего. Продлили, блядь, еще на месяц. Демоны.

Щас въебут червонец — охуеешь!» — «А чего ты так долго?» — «Да на сборке здесь сутки сидел. Набили полную камеру и даже не кормили, суки. Так вповалку все на полу и спали». Ладно, завтра узнаем подробности.

16 апреля, среда

Событий по-прежнему никаких. Только Андрея с утра опять увезли.

(Что-то плотно за него взялись.) В общем, пока есть время, решил возобновить наши занятия. А то мы их как-то совсем забросили.

Пришлю пачку бархата — пришлю пачку хороших сигарет. Пятку — закурить.

Баян, машинка — шприц (баян, т. к. лента одноразовых шприцов действительно напоминает гармошку).

Штакет — папироса.

Лавэ, лавандос — деньги (нет лавэ — жизнь немэ!)

Курсануть — рассказать, сообщить.

Нифиля, вторяки — старая заварка (сами чаинки).

Закинуться сушняком — съесть сухого чая (чифирщики часто едят наскоро).

Сухариться — скрывать имя и пр.

Засухариться, загаситься — спрятаться («чего ты засухарился?» — чего не пишешь?)

Подсесть на колпак — погрузиться в раздумья.

Попасть в блудняк — запутаться (я в блудняк не попаду, не гони!)

Конить — бояться (не кони — не бойся).

Мойка — лезвие.

Заточка — нож.

Стос, пулемет, стиры — карты, колода карт.

Потрещать — поговорить.

Ломаться — танцевать.

Косить, косматить — притворяться.

Пробить — узнать.

Пробить поляну — узнать обстановку.

Мартышка — зеркало.

Телевизор — железный, висящий на стене шкаф в камере (для продуктов).

Забиться — назначить встречу.

Рамсить — спорить.

Рамсы попутал — растерялся, оказался не прав в споре.

Повелся — поверил неправде, обману.

Включить заднюю — пойти на попятный.

Мостыриться — сделать себе болезнь.

По поводу последнего термина у нас с Костей произошел следующий диалог:

— Что значит «сделать болезнь»? Симулировать болезнь?

— Да нет, настоящую болезнь себе сделать. Туберкулез, например.

Или желтуху.

— Господи, зачем?

— Да бывают ситуации… Под пиздорез попадешь, и надо любой ценой на больничку уехать.

— Ну и?..

— Делаешь себе болезнь. Скажем, туберкулез. Сахар растираешь в пудру и вдыхаешь ее ртом несколько раз. Все! — дыра в легком. Или желтуха. Привязываешь к зубу капроновой нитью кусочек сала и проглатываешь, чтобы сало в желудке висело. Через неделю весь желтый становишься. Правда печени — пиздец. Или вот, надкусываешь изнутри щеку, а потом зажимаешь нос и изо всех сил надуваешь щеки.

Получается огромная опухоль щеки. Воздух там через прокушенное место попадает, и вся щека раздувается. Рентген ничего не показывает, а опухоль, между тем, налицо. Это, если к примеру, сегодня обход, ты уже вылечился, и тебя с больнички выписать должны. А тебе остаться обязательно надо. Вот опухоль себе такую делаешь и до следующего обхода оставят гарантированно. А следующий обход — только через неделю. Кожу можно также себе на горле у кадыка оттянуть и надрезать. Кожа на шее расползается, и кадык наружу вываливается.

Картина такая, что мусора в обморок падают. А на самом деле — ничего. На больничке потом зашьют — и все. Неприятно, конечно, но бывают ситуации. Бьют тебя, скажем, мусора несколько дней. Так, что насмерть забить могут. Вот и вскрываешься. Табак тоже варят. Крошишь в воду табак из сигарет и кипятишь несколько раз. Потом набираешь шприцом через ватку два кубика и вкалываешь в вену. Через пять минут — температура сорок два градуса. Это я на себе испытывал. Малява нам приходит: надо, мол, на больничку с общака кое-что загнать. Надежный пацан нужен. А я с люберецкими тогда сидел, они уже все в возрасте, опытные. Как прочитали, сразу все: «Та-а-ак!» Ну, а я молодой пиздюк был… девятнадцать лет. Сам в бой рвусь: «Да что надо? Я готов!» — «Во! Давай!» — «А что делать надо?» — «Сейчас мы тебе сделаем». Все быстренько покрошили, вскипятили, ка-ак мне въебашили! Через 10 минут я уже в полном охуении на носилках валялся. Вместе с грузом из общака.

— Ну и как?

— Неделю потом на больничке помаялся. Первую ночь вообще в каком-то бреду провел. Хорошо еще, хоть молодой был, здоровья немеряно было. А то бы неизвестно еще, чем все кончилось.

Ночью постоянно просыпался от каких-то непонятных воплей. Наконец не выдержал и встал. Костя с Витей сидят за столом какие-то злые и взъерошенные и пьют чай. Вася, как обычно, носится по камере. Цыган спит.

— Что тут у вас происходит?

— Какой-то гондон крикнул на продоле, что у нас мусорская хата.

Вот теперь осаживаем всю ночь, высказываем все, что мы о нем думаем.

— Может, это потому, что я здесь? — робко замечает Вася.

— Да нет! Причем здесь ты? Просто здесь действительно раньше была мусорская хата, мусоров держали. Теперь они в 260-ой сидят.

— Да мало ли, чего он там крикнул! Нам-то какая разница?

— Серег, тюрьма — это большая деревня. Кто-то услышал «мусорская», не понял — и пошло, как снежный ком. Если бы он в личной беседе сказал, с глазу на глаз — я бы с ним и разговаривать не стал. А он на весь продол крикнул, все слышали — надо обязательно осаживать.