Пятая женщина - Хеннинг Манкелль

И вдруг летом тысяча девятьсот шестьдесят первого года всему приходит конец. Записи в дневнике неожиданно обрываются. Похоже, для Бергрена происшедшее тоже было неожиданностью. Он-то надеялся, что этой странной войне в джунглях не будет конца. В последних дневниковых записях Харальд Бергрен рассказывает, как они спешно покидали страну на транспортном самолете с погашенными огнями, как, едва самолет поднялся с площадки, которую они сами расчистили в зарослях, у него зачихал и закашлял мотор… И все, на этом дневник заканчивается, словно Харальд Бергрен устал писать или ему больше нечего рассказывать. Он прерывает свои записи на том, что самолет поднимается в воздух, и Валландеру не удается узнать, куда они держат путь. Африканская ночь. Харальд Бергрен куда-то летит на самолете. Мотор глохнет, и Харальда Бергрена больше не существует.

Было уже пять часов. Валландер потянулся и вышел на балкон. С моря надвигались тучи. Значит, снова будет дождь. Валландер думал о прочитанном. Почему Хольгер Эриксон хранил дневник в сейфе вместе с высохшей головой? Если Харальд Бергрен жив, ему сейчас должно быть лет пятьдесят с лишним. Валландер почувствовал, что мерзнет. Он вернулся в квартиру и закрыл балконную дверь. Сел на диван. Глаза болели. Для кого Бергрен писал дневник? Для себя или для кого-то еще?

Чего-то здесь не хватало.

Но чего именно, Валландер понять не мог. Молодой парень воюет в Африке и ведет дневник. Пишет вроде бы очень подробно, а записи кажутся неполными. Как будто в них чего-то не хватает. И Валландер тщетно искал это «что-то» между строк.

Лишь когда в дверь позвонила Анн-Бритт, Валландер понял, чего ему не хватало в дневнике. Увидев ее в дверях, он, наконец, догадался, чего нет в записях Харальда Бергрена. Он рисует мир, в котором доминируют мужчины. Женщины на страницах его дневника либо мертвы, либо спасаются бегством. За исключением Ирен, с которой он познакомился в парке Тиволи в Копенгагене. Той самой — симпатичной, но чересчур высокой. Больше женщины в дневнике не упоминались. Харальд Бергрен пишет об увольнительных, которые они проводили в разных городах Конго, о пьянках и драках, но ни слова о женщинах. Кроме Ирен.

Это было очень странно. Во время пребывания в Африке Бергрен был молод. Война для него — приключение. А для молодого человека — какое приключение без женщины?

Валландер задумался. Но решил пока держать свои предположения при себе.

Анн-Бритт Хёглунд зашла рассказать, что она вместе с одним из сотрудников Нюберга тщательно осмотрела квартиру Ёсты Рунфельдта. Но они ничего не нашли. Ничего, что объясняло бы, зачем Рунфельдту понадобилась прослушивающая аппаратура.

— Там у него все только про орхидеи, — рассказывала Анн-Бритт. — Симпатичный вдовец, живущий в мире своих увлечений.

— Его жена, кажется, утонула? — спросил Валландер.

— Она была очень красивая, — сказала Анн-Бритт. — Я видела их свадебную фотографию.

— Может, стоит проверить, что произошло? — спросил Валландер. — В чем было дело.

— Мартинсон и Сведберг связываются с детьми Рунфельдта, — ответила Анн-Бритт. — Надо решить, может, пора всерьез заняться его розыском.

А Валландер уже разговаривал по телефону с Мартинсоном. Тот рассказал о результатах беседы с дочерью Ёсты Рунфельдта. Она категорически отвергла предположение, что отец не поехал в Африку. И очень забеспокоилась. Она знала, что Ёста собирался в Найроби, и думала, что он все еще там.

Валландер был согласен с Анн-Бритт. Полиции следовало немедленно заняться розыском Ёсты Рунфельдта.

— Слишком много непонятного, — сказал Валландер. — Надо бы поговорить с сыном, но он уехал на дачу в Хельсингланд, а там нет телефона. Как только Сведберг свяжется с ним, он нам позвонит.

Совещание договорились провести в воскресенье, во второй половине дня. Анн-Бритт взяла на себя его организацию. Потом Валландер пересказал ей содержание дневника. Он рассказывал обстоятельно, не торопясь. Давал возможность не только ей, но и себе самому разобраться в прочитанном.

— Харальд Бергрен, — повторила она, когда Валландер закончил. — Может быть, он и есть убийца?

— Во всяком случае, было время, когда он на убийствах делал деньги, — ответил Валландер. — В его дневнике написаны страшные вещи. И если он еще жив, он вполне может бояться разоблачения.

— Другими словами мы должны его отыскать, — сказала Анн-Бритт. — Вот задача номер один. Вопрос только, как это сделать.

Валландер кивнул.

— Дневник хранился в сейфе Эриксона. Пока это наша единственная зацепка. Но одновременно мы не бросим и старый принцип работы — на ощупь.

— Вы сами знаете, что теперь это уже невозможно. Если есть зацепка, работаешь с ней, а не на ощупь.

— Нельзя забывать, что мы, несмотря ни на что, можем ошибаться в своих предположениях, — уклончиво объяснил Валландер.

Анн-Бритт уже собралась уходить, но тут зазвонил телефон. Звонил Сведберг — ему удалось поговорить с сыном Ёсты Рунфельдта.

— Он в страшной тревоге. Собрался лететь сюда первым же самолетом.

— Когда он в последний раз разговаривал с отцом?

— За несколько дней до его отъезда в Найроби. Точнее сказать, предполагаемого отъезда. Все было как обычно. Сын говорит, что Рунфельдт всегда очень радовался предстоящим поездкам.

Валландер кивнул.

— Учтем.

Потом он протянул трубку Анн-Бритт, и она договорилась со Сведбергом о времени завтрашнего совещания. Только положив трубку, Валландер вспомнил, что так и не отдал Сведбергу листок с заметками, касающимися неизвестной женщины в роддоме.

Анн-Бритт торопилась домой, к детям. Оставшись один, Валландер позвонил отцу и пообещал приехать в воскресенье пораньше утром. Отец хотел показать ему снимки, которые делал в Риме своим допотопным фотоаппаратом.

Остаток субботнего вечера ушел у Валландера на то, чтобы обобщить все материалы по делу об убийстве Хольгера Эриксона. Одновременно он снова и снова мысленно возвращался к исчезновению Ёсты Рунфельдта. Беспокойство не покидало его, мысли разбегались.

Он все больше и больше склонялся к тому, что они пока не видят чего-то главного.

И это чувство не давало ему покоя.

К девяти вечера он понял, что уже не в состоянии думать. Он отодвинул в сторону блокнот и позвонил Линде. Однако звонки уходили в пустоту. Ее не было дома. Валландер надел куртку потеплее и отправился в центр. Зашел в китайский ресторан на площади. Удивился, почему так людно. Потом вспомнил, что сегодня суббота. После ужина он заказал себе в графине вина. Но голова разболелась, и он вернулся домой. Шел дождь.

Ночью ему снился сон про дневник Харальда Бергрена. Будто бы он, Курт Валландер, очутился в кромешной темноте, было очень жарко, и откуда-то из этой плотной темноты ему грозил винтовкой Харальд Бергрен.

Валландер проснулся рано.

Дождь прекратился. Небо снова прояснилось.

В четверть восьмого он уже садился в машину, чтобы ехать к отцу в Лёдеруп. В утреннем свете очертания предметов казались четкими и ясными. Валландер решил уговорить отца с Гертрудой поехать к морю. А то скоро совсем похолодает, и туда уже не выберешься.

Он с неудовольствием вспомнил свой сон. Потом подумал, что, когда во второй половине дня они соберутся на совещание, нужно составить план действий. Главное сейчас — установить, кто такой Харальд Бергрен. Даже если потом этот след окажется ложным. Валландер свернул на дорогу, ведущую к дому, и увидел, что отец ждет его на крыльце. После возвращения из Рима они еще не виделись. Они вместе вошли в кухню. Гертруда уже накрыла завтрак. Отец стал показывать им фотографии. Многие получились нечеткими. Кое-где сюжет не поместился в кадр. Но отец был доволен и гордился снимками. Поэтому Валландер тоже одобрительно кивал головой.

Одна фотография привлекла его внимание. Ее сделал официант в последний вечер их пребывания в Риме. Валландер и отец только-только закончили ужинать, пододвинулись поближе друг к другу. На белой скатерти стоит початая бутылка красного вина. Оба улыбаются в объектив.

На короткий миг ему представилась выцветшая фотография из дневника Харальда Бергрена. Но он отбросил это воспоминание. Сейчас его интересовал другой снимок. Фотография напомнила Валландеру то, что он впервые обнаружил во время поездки. Они с отцом похожи. Мало того, они очень похожи.

— Мне бы тоже хотелось иметь такую, — сказал Валландер.

— Я сделал для тебя, — ответил довольный отец и протянул ему через стол конверт с фотографией.

Позавтракав, они пошли в ателье. Отец как раз заканчивал писать пейзаж с глухарем. Птицу он всегда рисовал последней.

— Сколько картин ты написал за свою жизнь? — спросил Валландер.

— Ты спрашиваешь меня об этом всякий раз, как приходишь сюда, — ответил отец. — Откуда мне знать? Да и не все ли равно? Главное, они похожи друг на друга.