Из истории группы 'Облачный край' - Сергей Богаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изредка в студию заходил Борис Гребенщиков, проведать заодно, как там всё, ну я ему – ты не беспокойся, Борис, вот, сокровище на месте. Просто не хотелось бы отдавать инструмент, пока не свели всё – мало ли что. Время от времени появлялся Слава Задерий, что и говорить, человек популярный – основатель Алисы, но сам процесс звукозаписи Слава не жаловал – изредка налетит, пронесётся, как ураган, выдаст быструю информацию о том, откуда он примчался и куда сейчас помчится, и улетит. Такой манер не мог не сказаться на качестве исполненных им бас-треков. Алиса позвала другого бас-гитариста -Петра Самойлова. Сначала он переиграл один трек, затем второй, а потом и третий, и, наконец, сыгранных Славой басовых гитар так и не осталось и самого Задерия в группе тоже не осталось.
В те дни и зародилась наша дружба между Облачным Краем и Алисой. Поскольку Кинчев тоже не местный, он все время находился в студии с нами, и хотя у него всегда было, где переночевать, он предпочитал не сходить с рабочего места и как только он выдыхался – шел отдыхать туда, где мы уже нагрели места. Мы с Костей – родственные души, и эти отношения удалось пронести через все эти годы. В те дни мы познакомились со всеми основными коллективами Ленинградского рок-клуба – с Телевизором, Зоопарком, и Кино. Невозможно было сидеть все время в студии, но и выходить из дома далеко тоже побаивались. Спасала непосредственная близость дома Вишни, где как-то раз мы с Кинчевым и познакомились с Цоем.
Приходим, а там – вечеринка готовится – закуска на столе, бутылки стоят, тут в дверь звонок, приходят Цой с Гурьяновым. Они тоже готовились к записи альбома “Это не любовь” и решили отпраздновать это дело, а тут и мы. Прекрасная вечеринка, я помню, весь вечер гитара переходила из рук в руки и каждый пел свои песни, и надо сказать: – о!, какие это были песни, и какие вокруг собрались люди. Только сейчас вспоминая, я думаю, вот ведь как – в одной комнате собрались тогда столько людей и все они – легенды. В то время, как и пел Кинчев, мы были вместе. Мы были объединены одним большим общим делом и цементирующей основой всего, была студия Тропилло.
Однажды Губерман пригласил нас в гости отобедать. Мы как раз закончили записывать все барабаны, поймали такси, я положил пакет с оформлением на заднее стекло, подъехали на улицу Салтыкова-Щедрина, ныне Кирочная, и вышли из машины. И тут, меня молнией пронзила страшная мысль – чего-то не хватает в руках. Вот кофта, что я нес, вот она в руках, а пакета нет… ёкарный-бабай!, уехало наше оформление, уже желтея вдалеке. Настроение было безвозвратно утрачено – проебать так бездарно, по-идиотски, было обидно. Такое оформление… нарисовать, в Питер самолетом передать, а я… В общем, застрелиться и не жить. “Лааадно, не переживай”, – ободрял меня Губерман, найду я тебе твой пакет. Я отказывался верить, но Женя посвятил месяц тому, чтоб обойти каждый из десяти автопарков города и, наконец, о чудо! Один из таксистов вспомнил нас, пакет он отнес домой и, договорившись о времени, Губерман встретился с ним и забрал драгоценную утрату.
По мере приближения к концу, настроение у Андрея Тропилло поступательно улучшалось, о чем свидетельствовали его знаменитые несимметричные усы, которые все больше и больше топорщились, о чем свидетельствует снимок, который я сделал в те дни. Я был большим фотолюбителем и фотоаппарат мой так и назывался – “Любитель”. Широкоплёночный аппарат советского производства, я всегда таскал его с собой, как заправский фотокорреспондент.
Многие песни уже были готовы, и Тропилло часто ставил их своим самым близким друзьям, которые заходили в студию. В частности, была такая девушка у него – Люба Михайлова. Такая интересная, восторженная, весьма трепетная барышня. Тропилло вечно над ней издевался, досаждая шутками своими и подколами. Она занималась конструированием одежды и все время рассказывала о новинках в мире моды, до которых нам не было никакого дела, однако всегда её приход ассоциировался с бутылкой какого-нибудь хорошего сухого вина. Люба была страстной поклонницей французской кухни, поэтому вместе с сухим вином она неизменно приносила сыр, белый хлеб и виноград. Мы слушали про новинки моды очень внимательно, дружно кивая головой, уплетая бутерброды с сыром, запивая сухим вином и делая вид, как интересно нам, о чем она говорит. Её появления были лучом света, французского света, в нашем русском водочно-селёдочном царстве.
Однажды в один из таких моментов в студию пришли молодые ребята и отозвали Тропилло в коридор. Спустя минуту он возвратился и сказал, что тут ребята, мои ученики, посещающие кружок акустики и звукозаписи, хотят на вас посмотреть. На что Рауткин сыто изрёк: -“Ну что, веди, пусть посмотрят”. Вошли ребята, заметно моложе нас. Впоследствии выяснилось, что это Федя Чистяков и группа Ноль. Им тоже очень нравился ОК и они ждали выхода альбома.
Настроение омрачалось тем, что наступала осень, и время нашего отпуска уже вышло, и я очень боялся, что за десятидневный прогул нас могут уволить по 33-й статье, а это была очень плохая статья – после нее никуда устроиться было невозможно. Тропилло спас и на сей раз, однако, уж очень изысканным способом: Андрей устроил нам с Рауткиным больничные листы от Ленинградского кожно-венерического диспансера. Чтобы получить по две недели нетрудоспособности – диагноз был ужасен и мрачен, можно было представить, что это был за диагноз… Делать было нечего, и мы предъявили свои больничные листы, чем вызвали большое понимание и глубокое сочувствие среди мужского контингента администрации предприятий, на которых трудились.
Закончив запись, мы разлетелись с Рауткиным по домам. Сначала он, затем я. Мы договорились встретиться все втроём у меня на хуторе, в конце лета, и распить на берегу донском бутылочку шампанского. Мы сделали всем по несколько копий альбома и набили
