Странный остров - Юрий Леднев

Джон просто упивался эффектом, который произвели на друзей его сатанинские выводы.

— И вам не будет больно отказаться от общества людей, которое произвело на свет вас и вам подобных? — тихо спросил Джона поэт.

Железный Джон издевательски рассмеялся.

— Бывает такое: жаль выбросить на помойку старую вещь, к которой привык; она еще может пригодиться, но! Мы выбрасываем ее в мусор и заменяем ее на… — Он поднял палец к небу. Наступила зловещая пауза.

— Манекению? — прерывая зловещее торжество паузы Джона, вопросил Георгий.

— Да! — заявил он.

— Ужасно! — пробормотал потрясенный поэт.

— Манекены вместо людей! — Орест в отчаянии приложил руки к лицу.

— Роботы вместо человеческого рода! Это жуть! Как вы могли дойти до такой страшной мысли! — ужаснулся Георгий.

— Мы, призванные всевышними силами к власти над миром и народами, верные Большому бизнесу, думаем сейчас: а что предстоит нам после ядерного апокалипсиса? В атомных убежищах воды, пищи и воздуха нам хватит, чтобы пересидеть, пока устоится радиационная помойка. Мы останемся жить. А остальные толпы… народы погибнут. Сгорят, задохнутся, сгниют от радиации. Трагедия для нас закончилась, мы вышли на свет, к солнцу… И что? Как дальше? С кем? С этими манекенами? Они кое-что соображают по программе седьмого поколения компьютеров. Они в облике человеческом. Но с ними будет тошно! Мы будем повелевать, властвовать! Но мы не можем без бизнеса! — Он с отчаянием глянул на Георгия. — Что нам делать? Что? Вот что я хочу знать, философ!

Георгий будто очнулся от потрясения. Теперь он был в состоянии атараксии, как мудрец, переживший и беды, и потрясения, и не боялся встать перед лицом самой смерти.

— Так, значит, вы, считающие себя элитой рода человеческого, собираетесь, пережив катастрофу мира, войти в Будущее отдельно от всех нас? — спокойно, глядя на Джона, спросил он.

— Да, — ответил Джон.

— А если его тогда не будет?

— Как? Будущего? — недоуменно усмехнулся правитель.

— Так, — ответил со спокойной мудростью юный философ. — Оно погибнет вместе с нами. Останется мертвое время. Будут галактики, звезды, планеты, но не будет жизни. Будет мертвое время.

— На Земле?

— На Земле будут гулять пыльные бури, как на Марсе. Только никто их не увидит. Жизни на Земле не станет.

— Что же делать, по-твоему?

— Надо не спасаться, а спасать всем всё человечество! Всем, но не одному. Не будет рода человеческого — каждый из нас погибнет. Где нет главной реки, там нет маленьких рек.

— И я должен спасать всех от ядерной катастрофы?! — удивился Джон.

— Каждый должен спасать сейчас род человеческий, если он хочет жить и дать жизнь потомкам, — пояснил Георгий.

— Спасать других? — Джон усмехнулся. Было видно: эта мысль казалась ему нелепой, и он был к ней просто не готов. — А если тогда… будет коммунизм? Нет! — выкрикнул он. — Пусть погибнут они!

— Но погибните и вы! Поймите это! И на планете будет только ветер гонять пепел коммунизма и капитализма! И ваш пепел будет там, не волнуйтесь!

Такой вывод подействовал на сознание Железного Джона умопомрачающе, как на здорового человека, который жил беспечно и собирался жить так и дальше, но вдруг увидел, что в его сердце вонзился нож убийцы, и его сознание обожгла мысль: «Я умираю!» В приступе безумия он истошно закричал на Георгия:

— Ты врешь! Я не умру! Я убью тебя! Я убью всех! Всех! Всех! — как сумасшедший, кричал он.

И в это мгновение Георгий очутился на полу, придавленный мощными, цепкими руками, сходными с когтистыми лапами хищного зверя или зубьями экскаваторного ковша, искусственными руками тяжеловесов-охранников, готовых раздавить, задушить, растерзать неосторожного и наивного в недозволенной откровенности своей философа, осмелившегося так дерзко и открыто разговаривать с деспотичным властителем.

Картина этого момента была и мерзкой, и ужасной. На полу лежал поверженный правдолюб-философ Георгий, придавленный до полной неподвижности манекенами. Над ним стоял Железный Джон с вытаращенными от гнева и безумного страха глазами, с истерично трясущейся головой.

А рядом — растерянные, ошарашенные в испуге Юрий и Орест.

Всего один жест правителя и… осталось бы лежать на полу растерзанное бездыханное тело.

Но неожиданно встал ангелом-спасителем Орест.

В критические моменты у Ореста всегда появлялась неизвестно откуда берущаяся смелость. Такое бывает, когда человек не обременен заботой о своем потомстве. Орест, как мы говорили, был холост, не имел детей, в разговорах с начальством был всегда прям, держался без подобострастия. С отчаянной независимостью он шагнул к Джону и вызывающе, с угрозой заявил ему:

— Эй, Джон, не забывайся! Ты опасно шутишь! Учти: даром тебе это не пройдет! Тебе придется отвечать за его жизнь, за каждый волосок с его головы! Ты еще не знаешь, кто мы! А распоряжаешься!

Голос Ореста гремел, как органная труба, рокотал генерал-басом, бассо-континуо, как говорят итальянцы, и нес в себе зловещий смысл.

От его слов Джон очнулся. Приступ дикой ярости в нем погас, и он весь как-то сник, в глазах вспыхнул испуг. Разгневанного деспота как не бывало. Видно, намек Ореста на ответственность свыше прозвучал для его сознания предупреждающим громом.

И это было естественным: осознанность ответственности за свое содеянное перед «кем-то», кто над тобой «свыше», порождает в душе одинаковое чувство страха как у ребенка, так и у деспота.

Железный Джон подал рукой знак, и тяжеловесы-охранники легко, как детскую игрушку, поставили Георгия на ноги.

Покривив в отвращении губы, словно от приступа внутренней боли, президент подобострастным движением руки смахнул с плеча «воскресшего из убиенных» невидимую пылинку, выказав этим жестом свою «демократичность».

Почувствовав себя на ногах, Георгий выговорил своему оппоненту:

— Подобный прием недопустим в философском диспуте! Такое не по правилам эристики.[1] Если хотите аргументировать свой довод мускулом, то выражайте его без посторонней помощи! Это золотое правило знали даже древние! Иначе я могу отказаться от дискуссии! В одностороннем порядке!

С трясущимися челюстями, взлохмаченными вихрами, ссадиной на щеке и высказанной претензией, в которой было больше трагикомизма, чем резона, Георгий был сейчас похож на Рыжего из цирка. В другой обстановке это вызвало бы бурю смеха, но теперь, увы, обстановка никак не располагала к веселью.

Друзья хотели крикнуть ему: «Ну и откажись», но не успели, Джон опередил их: