Евреи в России и в СССР - Андрей Дикий

О значении периодической печати на создание и направление общественного мнения говорить не приходится.

Вряд ли нужно говорить и о том, что евреи журналисты и публицисты ко всякому явлению и событию подходили и его освещали, исходя прежде всего из положения, полезно и нужно это для евреев или, наоборот, для евреев это вредной опасно. Согласно ставшей банальной фразе: «а как нашим», разумея под «нашими» своих единоплеменников.

В результате, очень многое в жизни государства и народа в печати освещалось односторонне и тенденциозно: одно выпячивалось и подчеркивалось, другое смягчалось или замалчивалось.

Характерен в этом отношении уже упомянутый выше случай с кровавым подавлением беспорядков на Ленских Золотых приисках, всколыхнувших всю Россию и имевших отклики и в мировой печати. Перечислялись убитые, раненные, арестованные рабочие. Только вскользь упоминалось о том, что были жертвы и на другой стороне – были и убитые и раненные среди полиции и войск. А часто об этих жертвах и вообще не упоминалось. И тщетно было искать в газетах того времени правдивого освещения подлинных причин разыгравшихся событий: алчности и бесчеловечного отношения к справедливым требованиям рабочих, бессовестно эксплуатировавшихся миллионером Гинсбургом, владельцем приисков. Стоявшее на страже правопорядка и защищавшее частную собственность Русское Правительство вынуждено было прибегнуть к крайним мерам, причем в защите интересов еврея Гинсбурга пролилось немало русской крови.

Газеты того времени, которые не плыли в фарватере оппозиционно-революционных настроений и назывались «правыми», сообщая об этих событиях, по причинам понятным, не углублялись в рассмотрение вопроса, кто по племенной принадлежности был тот русский подданный, имущество которого защищалось. В этом отношении, перед законом все были равны: капиталист-еврей и капиталист-не-еврей. Право собственности законом признавалось и безоговорочно защищалось и оберегалось, а нарушители карались.

Следствием такого одностороннего освещения событий было создание оппозиционных или революционных настроений среди тех, кто «правой» прессы не читал, и усиление и подогревание антиправительственных течений среди тех, кто и без того был настроен соответствующим образом и априори относился недоверчиво и критически ко всему, что исходило не «слева», а от Правительства или печаталось в «правой» печати.

Здесь уместно будет напомнить, что начиная с 1905 года, в России предварительной цензуры для газет и журналов не было.

Газета или журнал попадали к цензору уже после того, как были отпечатаны и если в них было что недопустимое с Точки зрения Правительства – против редактора предпринимались соответствующие меры: штраф, арест «ответственного редактора», запрещение выхода на некоторое время или даже закрытие газеты или журнала.

При. таком порядке была возможность издавать газеты и журналы не только резко оппозиционные, но даже направления «эсеровского» и «социал-демократического», как меньшевистские, так и большевистские. Правда, редакторы часто подвергались разного рода взысканиям, штрафам или арестам, или и то и другое вместе… Но все же выходили, а для «отсидки под арестом» всегда находилось лицо, которое фигурировало, как «ответственный редактор». Легко находились и деньги для уплаты штрафов.

В предреволюционные годы широкие круги русской общественности живо интересовались дебатами в Государственной Думе, где нередко произносились речи с резкой критикой действий органов власти. Стенографические отчеты были слишком длинны, чтобы их печатать в газетах полностью, а потому обычно печаталось содержание тех или иных речей и выступлений в изложении, присутствовавших на заседаниях журналистов – представителей газет. Как изложить и «подать» читателю – это зависело от корреспондента. И на этой почве нередко возникали конфликты.

Однажды, в 1908 году один из членов Государственной Думы, в ответ на выступление оппозиции, требовавшей большей свободы для печати и утверждавшей, что все осведомление России и всего мира проходит через цензуру, сказал: «Да, но, к сожалению, не через цензуру Правительства, а через цензуру „черты оседлости“… И указал рукой на ложу журналистов, в которой сидели представители газет, получавшие доступ в ложу на основании карточек, выдававшихся редакциями, в которых не проставлялось имя, отчество и фамилия представителя.

В связи, с этим выступлением были проверены паспорта (а не только карточки от редакций), в которых как известно, в то время, не было графы «национальность» или «народность», но зато были полностью обозначены имя, отчество, фамилия и вероисповедание владельцев.

При проверке выяснилось, что подавляющее большинство лиц, сидевших в ложе журналистов в качестве «корреспондентов» разных газет России, были евреи. Не-евреев было всего несколько человек. А 25 русских журналистов были «иудейского вероисповедания», т. е. евреи. Евреем был и директор бюро печати (частного) при Гос. Думе, Зайцев-Бернштейн. (Полный список этих русских журналистов – в Приложении). Такова была картина (в самых общих чертах) участия евреев в русской периодической печати, игравшей огромную роль в деле пропаганды.

ЕВРЕИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И КРИТИКЕ

Участие евреев в русской литературе до самой революции было минимальным. И не потому, что авторов евреев не печатали или были какие-либо специальные на этот счет ограничения со стороны Правительства, или читатели относились предубежденно-отрицательно к евреям-авторам. Скорее наоборот. К произведениям очень немногих евреев, писавших по-русски, отношение было предупредительно-снисходительное, хотя их произведения и были более, чем посредственны.

Ни среди русских классиков 19 и начала 20 столетия, ни среди писателей второразрядных, если можно так выразиться, евреев мы не видим. Только среди третьеразрядных, не оставивших заметного следа в русской литературе мы встречаем несколько евреев, как например, Семен Юшкевич, Шолом-Алейхем, Бялика, Черниховского, Ратгауза, Брейтмана.

Русская стихия была им чужда и непонятна, а потому они ограничивались беллетристическими или поэтическими произведениями почти исключительно на еврейские темы и из еврейского быта. При этом чуть не за личное оскорбление или «антисемитизм и черносотенство» принимали критику, исходящую от русских, даже критику весьма мягкую и доброжелательную. Хотя сами и стремились выступать на русских литературных собраниях и на страницах русской печати.

Совсем иначе обстояло дело в области литературной критики, рецензий, «отзывов печати». Здесь почти безраздельно господствовали и создавали мнение широкого круга читателей журналисты-евреи, которые не могли отрешиться от своего, специфически еврейского подхода при оценке произведений русских авторов. Только такие крупные знатоки литературы как Венгеров, Айхенвальд, Гершензон – все три еврея – были выше чисто субъективных еврейских эмоций и своими литературно-критическими работами внесли ценный вклад в эту область русской культурной жизни.

Подавляющее же большинство писавших рецензии, как литературные, так и театральные, синхронизировали свои рецензии с существующим мнением в кругах «передовой общественности». Как о личности автора, так и о теме произведения, равно как и о «чистоте риз» автора в смысле реакционности…

Вопрос о том, кто написал или где раньше печатался автор не только влиял, но и предопределял успех или неуспех литературного произведения.

Русские литераторы это отчетливо сознавали и учитывали при выборе тем и обрисовке отдельных персонажей.

Это и была «невидимая и негласная предварительная цензура», не считаться с которой было трудно, если кто желал, чтобы его произведения доходили до читателя.

Достаточно было, чтобы автор напечатал свое произведение в одном из органов печати, которые считались «реакционными», как для него автоматически закрывались возможности печататься во всех остальных газетах и журналах России, слывших «демократическими», «передовыми и Прогрессивными». А таковых в России было гораздо больше и тираж их во много раз превосходил тираж «правой» прессы.

Может быть именно в этом надо искать объяснение того явления, что в беллетристических русских произведениях последней четверти века перед революцией 17-го года так редко можно встретить «положительного героя» среди лиц непрогрессивных, консервативных, патриотически (в лучшем смысле этого слова) настроенных. Безукоризненно честного полицейского или идейно боровшегося с антипатриотическими и антигосударственными течениями Государственного чиновника в русской беллетристике того времени вы не встретите. А ведь в жизни были же таковые. И не так уже мало. Немало их заплатило своей жизнью за верность долгу и данной ими присяге…