Танго в стране карнавала - Кармен Майкл

Один-единственный раз за первые три месяца нашего знакомства я видела Фабио при деньгах. Это случилось на следующий день после того, как он играл где-то за плату (редчайший случай). Я обнаружила его в безумной сутолоке магазинов на Руа Кариока, в центре Рио, глаза у него горели, в кулаке были зажаты измятые доллары. Он скупал какое-то яркое пластмассовое барахло, вроде того, что продают в магазинах сниженных цен.

— Почему бы тебе не купить новую рубашку или еще что-то нужное или не отложить часть денег на новую гитару? — спросила я, но Фабио меня не слышал. Пластмасса, мишура и блестки заворожили его.

— Нет, что ты, — бормотал он, — все это мне очень нужно. Правда, это очень нужные вещи.

Пальцы Фабио так и бегали по грошовым пластиковым подносам, убогим тетрадкам, дешевым романам, трикотажным коврикам машинной вязки, как будто на прилавке ему каким-то образом открылась вся подноготная материального мира, из которого он, существо другого порядка, был исторгнут.

Я тогда развернулась и ушла, а когда вечером он вернулся домой, в руках у него не было ничего, только громадный букет цветов для меня. Потом до конца недели он играл и пел на улицах, чтобы заработать на еду, но так, видимо, и должен в норме выглядеть быт человека, живущего сегодняшним днем.

Остальные 364 дня года, когда деньги его не искушали, Фабио отдавался ритуалам, которых требовало служение богу самбы. В мире Фабио самба и была всемогущим, всезнающим, вечным богом, создателем океанов, гор, фигуристых мулаток и вкусной фейжоады[51] по воскресеньям. Когда он играл по клубам, то даже стол был оформлен в виде алтаря — фигурка святого Георгия с мечом наперевес и карандашными усами торчком, веточкой священной aruda и приношениями: конфетами, кашасой и креветками.

Существует четыре вида самбы, считая коммерциализированную версию, которая ежегодно транслируется на весь мир с Карнавала. Но Фабио играл в основном samba da raiz, «самбу корней». Представьте, как случайные музыканты собираются на перекрестках: у них самодельные барабаны и тамбурины из пластмассы, консервных жестянок или баночек из-под кока-колы, они поют песни об угнетении и искуплении, и сердца их рвутся от боли и радости одновременно. В конечном счете я полюбила вот этот карнавал со всей его мишурой, озорством и бьющим через край весельем. И лучшей самбой для меня навсегда останется эта: медитативный, монотонный барабанный бой, пульсирующий волнами ритм тамбуринов и пронзительный крик гитары-кавакинью в безлюдном переулке, под круглой желтой луной.

По пятницам мы ходили в Беку до Рату, Переулок Крыс, где бродячие музыканты играли самбу в дешевых грязных забегаловках, усевшись вокруг стола, накрытого в конце перегороженной улицы. Это было в бедной части Лапы, где улицы захламлены мусором, дома (в некоторых до сих пор функционируют подпольные бордели) буквально разваливаются на глазах, а по темным аллеям разгуливают проститутки-трансвеститы. Во времена оны, судя по всему, квартал процветал, считался фешенебельным, роскошные французские проститутки очаровывали здесь местных кофейных королей и их беспутных сынков. Но это было очень давно. Все эти шлюхи вернулись в Париж в сороковые годы, одни сколотив состояние благодаря подаркам рабовладельцев, другие — с пустыми кошельками.

Между тем «веселый квартал» и по сей день пользуется дурной славой. Самба, собственно, была в нем всего лишь предлогом для того, чтобы устроить гулянку и побузить. Я ловила на себе неприветливые взгляды местных девушек, которым явно ужасно не нравилась. Время от времени меня им заново представляли, и они, в отличие от более приветливых мужчин-музыкантов, всякий раз притворялись, будто видят меня впервые. Это повергало меня в полное изумление, пока пожилая тетушка за стойкой бара, сжалившись, не пояснила:

— В Бразилии на каждого мужчину приходятся три женщины. Лишних соперниц здесь не любят.

Организаторами этого шумного веселья была пестрая компания из музыкантов, играющих настоящую музыку, и прочих богемных типов — для этих основной интерес представляли шуры-муры. Если равновесие нарушалось и возникал перевес в любом из двух лагерей, вечер превращался в сущий кошмар. Помимо этого костяка были еще клиенты, стучавшие по барабанам и кока-кольным банкам за столом, и по меньшей мере дюжина надсаживающих глотки певцов и певиц на подпевке. Иногда сюда заглядывал Валдемар да Мадругада, играл на треугольнике или дремал в кресле у стола.

Беку до Рату был настоящим бардаком, но бардаком организованным: несмотря на кажущийся беспорядок, я быстро поняла, что на самом деле и музыканты, и прочий народ подчиняются строгим правилам.

Во-первых, это касалось стола. Вокруг него могли сидеть только музыканты. В редких случаях — таких, как попытка загладить вину за измену или другое столь же ужасное оскорбление, — за ним иногда могла появиться девушка одного из них.

Во-вторых, это касалось людей. Они рассаживались в определенном порядке: впереди девушки, за ними их возлюбленные, третий уровень — lanchinhos, четвертый — женатые мужчины, интересующиеся lanchinhos; внешний круг образовывали бездомные, бродяги и сумасшедшие. Время от времени случайная туристка по неведению лезла сквозь ряды, нарушая порядок, и занимала место любимой девушки или, хуже того, хваталась за инструмент, чтобы помузицировать. Но в общем и целом народ знал, где чье место, и порядка не нарушал.

В-третьих, музыканты, чтобы играть в этой roda — круге самбы, должны были спрашивать разрешения у церемониймейстера, то есть у Фабио, который предоставлял эту высокую привилегию в зависимости от опыта кандидата, уважения к нему со стороны собравшихся и готовности играть бесплатно.

В-четвертых, самба иссякала только тогда, когда иссякали люди.

В-пятых, желания людей здесь ценились превыше всего и являлись истиной в последней инстанции.

Главным образом, играли старые самбы великих, таких как Ноэл Роса, Картола, Нелсон Кавакинью, Исмаэл Силва, Вилсон Морейра, Вилсон Батиста и Паулинью да Виола. Но истинным тестом, проверкой на прочность для музыкантов, играющих самбу, были импровизационные «сейшены»: безумный, на лихорадочной скорости обмен рифмованными оскорблениями и ксенофобскими поношениями, которые называются partido alto.

Партиду алту — это своеобразная самба импровизации, с барабанным ритмом и хоровым пением:

Что там за сучкаСидит с тобой рядом?Это ты думаешь, что она с тобой,А она втихую строит мне глазки.

Степень вульгарности партиду алту определялась местом, собравшейся публикой и временем ночи — в Лапе в шесть часов утра субботы скабрезность падала до низшего уровня, главной целью было разрядиться и дать выход накопившейся за день энергии. Самыми излюбленными темами были политика, футбол и личные оскорбления. Цензура отсутствовала, однако любого, кто принимал участие в словесной перестрелке, но не мог срифмовать строчки или мгновенно ответить на выпад в его сторону, избивали и выбрасывали в мусорный контейнер.

Со временем, когда я стала немного лучше понимать сленг, на котором звучала эта поэзия, стало ясно, что здесь немало поводов для тревоги. Стихи (прежде всего) оказались откровенно сексистскими — в них высмеивали женщин и воспевали сутенерство, неверность и измены, их авторы выступали за отмену домашних обязанностей, а иногда даже за домашнее насилие — но, эй, а чего вы хотите, это же Рио-де-Жанейро! В конце концов, если уж их прославленный драматург Нельсон Родригес[52] позволял себе высказывания типа «все женщины любят, чтобы их били по физиономии; ну, если не все, то, по крайней мере, нормальные», о чем вообще можно говорить? Такова уж их культура — я же просто заезжая австралийская девица, ослепленная музыкантами и дешевым пивом.

Самба тянула меня за собой в самые зловонные, пропахшие мочой уголки Рио-де-Жанейро, где собирались люди, готовые отказаться от манящего синего моря, чтобы играть музыку под оглушительный бой барабанов. Нужно очень полюбить самбу, чтобы слушать ее в городе, где музыканты, как нарочно, выбирают для своих rodas самые замызганные, богом забытые уголки. Лучшие образчики можно было услышать на цементированной автомобильной стоянке в Кацик де Рамос, на импровизированных концертах рядом со скоростной автострадой в Мангейра или на грязной улице напротив Беку до Рату в Лапе. Почти всегда дело происходило на пыльных, жарких улицах и почти никогда у того бескрайнего, прохладного, прекрасного водоема, что лежит у города Рио-де-Жанейро.

Фабио организовал по крайней мере три уличные самбы в Лапе — по понедельникам в баре «Клаудио», по четвергам в «100 процентах», а теперь вот по пятницам в Беку до Рату, — и каждая из них рано или поздно достигала такого уровня, что становилась для любителей «радикального шика» в Рио предметом культового поклонения. Он мог устраивать все это среди грязи и мусора, мог начинать в окружении торчков и шлюх, а под конец вокруг собиралась совсем другая, убийственно шикарная публика. Следовательно, если вы все еще задаете вопрос, почему бы не устраивать то же самое в бриллиантовых заливах Ипанемы или Копакабаны, на потрясающе живописном фоне Корковадо, это значит, что вы так ничего и не поняли. Уличная самба — капризная маленькая принцесса, и ничего кариоки не любят больше, чем эту замызганную, опасную, неразгаданную музыку. Ну, а Фабио бросал свои самбы почти сразу после того, как создавал. «Мы похожи на сёрферов, — пояснил он однажды, рассказывая об уличной самбе, — только вместо волн у нас улицы».